Ксения Спынь: Идол

Он действительно не предполагал, что так популярен.

Он читал; все восторгались; кто-нибудь спрашивал: а нет ли у вас стихотворения ещё про это? или про это? Он вспоминал, что да, верно, ведь есть, и читал; и они снова восторгались. Сам бы он никогда не подумал, что столько всего описал в стихах — гораздо больше, чем испытал и прочувствовал сам. Весь спектр эмоций — а сколько было в нём самом из этого спектра? Люди — великие и малые, герои и злодеи — а многих ли из них он встречал в своей жизни? Занавеси над тайнами мироздания колыхались, и, казалось, ещё чуть-чуть осталось до ясного и бесспорного ответа — но знал ли он сам эти ответы? Даже вопросы — не всегда.

Но им нравилось, и они раз за разом твердили Луневу, что он — гениальный поэт. Правы ли они, не сильно его волновало. Им восхищаются, так пусть восхищаются дальше! Если они согласны, он заслужил.

— А может быть, вы и про это написали?

Он прочитал ещё одно — про большую и чистую любовь (не всё ли равно, есть ли она), — когда под колоннадой Дворца культуры появилась фройляйн Рита. Лунев сделал вид, что не заметил её, однако танцовщица подошла к нему вплотную. Она встала между соседними колонами, уперевшись в них руками и изогнувшись на манер женщины-змеи.

— А не найдётся ли у вас и для меня стиха, господин Лунев? — глаза её смотрели довольно нахально.

Лунев смерил её взглядом (как можно более холодным), секунду раздумывал и затем продекламировал потусторонним отсутствующим тоном:

Наступило молчание. Скользнув руками по колонам, фройляйн всё-таки улыбнулась, хоть улыбка и далась ей нелегко (Луневу так показалось, во всяком случае). Лицо её напряжённо застыло, отчего улыбка больше была похожа на оскал.

— Да вы непревзойдённый гений, Лунев, — насмешливо произнесла она. — Неудивительно, что о вас все говорят, и почти никто не читает.

Она неспешно развернулась и ушла с видом победительницы, хотя Лунев и не отреагировал внешне на колкость.

Когда танцовщица была уже далеко, к Луневу быстро подошёл, почти подлетел Зенкин.

— Алексей, послушай, — он весь немного дёргался, как будто едва сдерживал злость. — Я допускаю твою антипатию к Рите, но пойми, что такого отношения она не заслуживает.

— Просто я не люблю дармоедов.

— Она не дармоедка! — вспылил Зенкин.

— Нет? — он с полуулыбкой повернулся к приятелю. — Она — танцовщица по признанию публики, так? И официально нигде не числится и не работает. Тогда вопрос: на что же, извини, она живёт?

— Ну, — Зенкин смутился. — У неё есть меценаты…

— А, ну всё понятно, — кивнул он. — И они её содержат. Так я и предполагал.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — окончательно смутился и одновременно рассердился Зенкин. — Фройляйн Рита, она же… Она… я не смогу объяснить…

— Правильно, — рассмеялся Лунев, — в твоём лексиконе эти слова не употребляются.

— Лунев! — его собеседник окончательно вышел из себя, но было это как-то не страшно, а скорее смешно. Зенкин и сам, видимо, это понимал. Через минуту он, немного успокоившись, продолжил:

— Нет, Лёха, я совершенно не понимаю, как из тебя мог получиться поэт. Чтобы так опускать всё на свете — это как же надо разочароваться в жизни. Ты самый натуральный циник, Лёха. Но твои стихи… Это что-то совсем другое. Их не мог написать такой человек, каким ты представляешься. Или… Нет, ты всё-таки загадка, Лунев.

Он не ответил.

Рита долго крутила ручки крана, чтобы из него текла такая вода, как ей хотелось. Делать это приходилось в не очень удобной позе, сидя в ванне на корточках. Так было заведено, что сначала она залезает в ванну, а потом включает воду, и никак иначе. Пусть иначе делают другие, а фройляйн Рита будет делать так, как ей хочется.

Она потянулась к бутылке с шампунем, чтобы сделать ванну с пеной. Но дотянувшись и взяв в руку, задумалась. Пена — это для изнеженных аристократок и гламурных кокеток. Фройляйн Рита — такая?

Нет.

Она поставила шампунь на место. Всякие излишества — не для нас, нет. Роскошь — зло. Она же фройляйн Рита, ей совсем немного надо, может и аскеткой быть при необходимости, если только обстоятельства того потребуют. А если вдруг обстановка резко переменится: мало ли что может быть, если возникнет возможность и повод открыто противостоять власти? Мало ли, как отреагируют на этот выпад, мало ли, где она окажется? Нельзя привязываться к комфорту.