Олег Зоин - Вчера

Задуманное совершилось через три часа буднично и просто, как всё гениальное. В 4.15 пополудни пришла кассирша, открыла будочку, продала до Читы три билета, один мне, а ещё два каким–то смурным сельским бабам из пристанционного посёлка или из другого какого ближнего села, и вышла на свежий воздух с колченогим стулом и села щелкать семечки в ожидании поезда. Вскоре подвалил даурский экспресс. Я вскочил на подножку нужного вагона, всё ещё не веря в правдивость всего происходящего. Но лязгнули грязные вагоны и поезд медленно покатил, подчиняясь окутанному смрадным дымом паровозу, в Читу.

Прохладное континентальное утро я встретил в читинском вокзале. Вышел, поеживаясь на площадь, купил в гастрономе полкило одесской (бывшей еврейской) колбасы, бутылку кефира и мягкий ароматный батон. Уселся на скамью в ближайшем сквере и с аппетитом позавтракал. Это был, поверьте, завтрак свободного синьора. Потом снова зашел в вокзал, изучил расписание и взял билет до Омска на вечерний поезд. На Москву в связи с Фестивалем билеты не продавались. Да и на случай, если меня будут искать в поездах, то наверняка особое внимание уделят именно поездам, идущим в Москву, зная что у меня там молодая жена. Я знал по рассказам, как изобретательно ищут дезертиров и, как правило, быстро находят. Воинская часть посылает в поиск лучших следопытов–разведчиков. Я полагал, что меня хватятся только сегодня часов в одиннадцать, а так как я при хозвзводе, то могут и вообще ещё не среагировать.

У нас в дивизии, конечно, бывали случаи пропажи солдат в форме самоволки, но это никого особо не пугало, так как бежать некуда, а самовольщики убегали в гражданскую часть офицерского поселка, состоявшую из полутора десятков частных домиков. В каждом втором жила или вдова или разведёнка, матери–одиночки, которые имели помногу детей и форменным образом бедствовали, так что за банку тушонки или пару банок сгущёнки иногда ребята отрывались на пару–тройку суток у этих понятливых и практичных матерей–одноночек. В части гуляк терпеливо и тактично ждали, обыска в поселке при самоволке до трех дней включительно не делали. Это негласное мудрое правило знали все, кому не лень, и парни возвращались сами, изможденные, но повеселевшие. Их после всего дней на десять препровождали на дивизионную губу.

Пока выдалось свободное время, я пошёл погулять по Чите, про которую мне много рассказывал мой дед Калистрат Гордеевич Евтушенко. Раза три видел патрулей, но орлиное зрение выручало, и я заблаговременно переходил на другую сторону улицы и нырял в ближайшую подворотню или в магазин. Наконец, залез в общий вагон продымленного состава и покатил в Омск.

30 июля благополучно прибыл в Омск, перекантовался там несколько часов до ближайшего подходящего поезда на Челябинск и опять залёг на свою фирменную третью полку в общем вагоне.

На следующий день в вагоне познакомился с интересным молодым, примерно 25 лет, мужиком Пашкой. Он много говорил со мной, и я так понял, что он моим легендам не верит. У меня с собой на случай проверок был студенческий билет Московского финансового института, копия свидетельства о рождении, но не было паспорта, изъятого военкоматом при призыве. Стрижка у меня была отросший после машинки ёжик высотой в пару сантиметров, что, конечно, знающих или просто наблюдательных людей наводило на определённые мысли. Мне было впору напевать «Бежал бродяга с Сахалина звериной каменной тропой…».

Так вот этот самый Павел меня настырно выспрашивал. Моя версия о том, что я студент и ездил в дяде в гости в Читу на время каникул, его, чувствовалось, совсем не убедила. Я прямо–таки стал бояться того, что он может меня сдать на любой станции первому попавшемуся патрулю. Даже его имя Павел навевало мрачную аналогию с Павликом Морозовым, но он оказался парнем неплохим, хотя и себе на уме. Мы с ним выпили уже не одну бутылку водки и мои денежные сбережения сильно подтаяли. Я прикинул, что когда выйду в Челябинске, то на самый скромный билет до Москвы уже остается всего ничего. Я рассказал о своих финансовых затруднениях Павлу, который предложил мне поехать к нему погостить в Копейск (под Челябинском), куда он возвращался. Потом, сказал он, там у него будет возможность добыть немного денег и отправить меня в Москву. С его доводами пришлось согласиться.

Второго августа прибыл в Челябинск. Как и намечал, поехал с попутчиком Пашкой пригородным поездом в Копейск. Пробыл там два дня. Пашка выполнил обещание и взял мне билет до Москвы на 3‑е. Копейск — дыра радищевского типа, пыльно и гнусно. В первый день по приезду сели обедать. Были родители Пашки, его старший брат и баба Маня 89 лет. Пили домашнюю бражку, затеянную бабушкой в 38-ти литровом молочном бидоне. Я никогда бражку не пробовал. У нас на Украине такое не квасят. По вкусу едва сладенькое, как столовский компот. Старушенция, несмотря на свои года, шарахнула полулитровую кружку бражки, затем передохнула и выпила ещё полкружки. Я тоже, как и все, выпил кружку этой субстанции. Затем отобедали и в пятом часу местного Пашка с братом повели меня в городскую баню, что было весьма кстати, так как десятидневное путешествие в душных пыльных вагонах превратило меня в бедуина. Помню, как мы зашли в моечную, взяли шайки и встали в очередь к крану с горячей водой. Дальше ничего не помню. Проснулся на следующий день часов в 11 по местному времени. То есть, я вырубился в бане, и братьям пришлось хорошо повозиться, чтобы как–то дополоскать меня и дотащить до дома. С тех пор я больше бражки не пью. По техническим причинам (мой крайне отравленный вид) Пашке пришлось сдать мой билет и взять на четвертое число.