Олег Зоин - Вчера

Но зашёл как–то у Сенькиной мамы разговор с дядей Игорем Ивановичем, хозяином домика, где Анна снимала комнату.

Этот самый Игорь Иванович работал в мартеновском цехе «Запорожстали». Его не было почти две недели, даже ночевать с завода не являлся. Но когда вернулся домой, то много чего порассказал.

— Дни и ночи вывозим оборудование, сотнями вагонов в день. Так или иначе, немец будет здесь. Пустые цеха подметаем и прибираем. Враг должен увидеть, что мы уходили неторопясь, по–хозяйски, что мы вернёмся!..

Попробуем описать, как нас взяли немцы. В первых числах октября стояла необычайно теплая, прямо–таки летняя погода, было солнечно и сухо. Хлеб в основном были убраны, все было мирно и сонно, однако приближение фронта чувствовалось все явственней по нервозности и суете взрослых.

Через маленький, в 25–30 хатенок, хутор Казачий по целым дням шли воинские части, громыхали в пыли военные подводы, гнали скот, трактора тащили на прицепе комбайны. Все эта рать безостановочно и без всяких объяснений и соображений драпала в тыл. Куда? На восток!..

Дед Калистрат Гордеевич по вечерам подолгу шептался с бабушкой Фросей. Иногда Сенька, укладываясь спать в своем углу за печкой в светелке, слышал отрывки их рассуждений. Смысл был в том, что «недолго ему, гаду, осталось народ давить». Он уже понимал, что речь идет о том весёлом, как ему казалось, человеке, портрет которого едва ли не каждый день появлялся в наших газетах, которые не один год дедушка приносил, работая почтарём. Этого усача дед органически не переваривал, называл иносказательно для конспирации «гадость» или «гадово», и Семён с бабушкой привыкли понимать деда с полуслова.

Немцы не вызывали у деда страха или иного отторжения, он их принимал как неизбежное, но меньшее зло.

Так вот однажды поток откатывающихся через хутор частей и гражданских лиц иссяк и воцарилась непривычная подозрительная тишина. Враг нагрянул на исходе ясного, тёплого, тихого до безмятежности октябрьского дня. К вечеру, при заходе солнца, со стороны 43‑го совхоза, а это как раз, если смотреть на закат через ставок в направлении цвынтаря/кладбища/ раздался непривычный шмелиный гул. Там за ставком, над пригорком, темнела лесополоса, вдоль которой вилась полевая дорога на крупное село Максимовку. Солнце готовилось спрятаться за частокол лесопосадки, когда вдоль этой лесополосы возникла большая пыль, замеченная многими селянами, поглядывавшими за ставок в ожидании идущего с пастьбы стада. На горизонте потянулись в сторону Дыхановки мотоциклы с колясками, вслед за ними нырнули в балку несколько грузовиков. «Нимци!» —единогласно выдыхнули селяне, численностью человек 10–12, собравшиеся к вечеру перед правлением колхоза. Несколько мотоциклов вырулили из колонны и проскочили к кладбищу на толоку, остановились. Игрушечные фигурки людей походили, разминаясь и справляя нужду, затем сели в свои мотоциклы и умчались в сторону Ново — Миргородовки. Это была немецкая разведка, не удостоившая своим вниманием степной хуторок, хотя он и приготовился выкинуть белый флаг.

Но первое знакомство запорожцев с живыми фрицами произошло где–то через неделю. На следующий день кто–то из пробирающихся через хутор горожан сообщил, что немцы без всякого боя взяли Запорожье 4 октября.

Так началась двухлетняя немецкая оккупация. Правда, неизвестный миру хутор немецкие войска так за два года и не посетили. Вероятно, это было счастьем.

Условия жизни селян, и раньше перебивавшихся с кваса на воду, ещё более ухудшились, исчезли ранее привозимые из Запорожья необходимые промышленные товары, даже спички и керосин стали проблемой.

Вообще, немецкая оккупационная власть в дедовом отдельно взятом хуторе выражалась в наличии нескольких энтузиастов, сбежавших от отбывания воинской обязанности в разбегавшейся Красной Армии и «по зову души» ставших полицаями. Одного из таких мужиков, незадолго до войны поселившегося на хуторе, назначили старостой.

Настоящий же жандарм из Софиевки приезжал не реже раза в месяц. Когда он шел по сельской улице, украшенный всяким блестящим добром, в фуражке с кокардой и очень высокой тульей, увешанный пистолетами–пулемётами, даже смотреть на него было страшно. Однако пороли розгами хлопцев, повадившихся на общественный баштан, усердствующие полицаи, а немец–жандарм всего–то стоял рядом и громко смеялся, наблюдая порку.