Вальтер Диггельман - Увеселительная прогулка

Сильвия посмотрела Оливеру в глаза, он выдержал ее взгляд. Она спросила:

— Зачем ты мне рассказываешь все эти бредни?

— Жалко мне этого психа, — ответил Оливер.

— Почему тебе его жалко?

— Трудно ему в атом мире.

— Почему ты так решил?

— Когда он идет к своей девчонке, она требует, чтобы он вел ее в концерт, в театр, в ресторан, она любит вкусно поесть и приятно провести время…

— Ну и что? — спросила Сильвия.

— Но он-то хочет заниматься любовью. А она говорит: «Что ты меня сразу тащишь в постель, неужели я только на это и годна?..»

Сильвия молча встала и собрала посуду.

— У вас с отцом тоже так? — спросил Оливер.

— Иди-ка к себе в комнату и садись за уроки.

— Ладно, — сказал Оливер и, уже стоя в дверях, прибавил: — Я был в домике с девчонкой…

— Что нового на политической арене? — спросил Эпштейн.

Хойссер, заведующий внешнеполитическим отделом, Ответил:

— Ничего. Завтра в Париже продолжатся переговоры между американцами и северовьетнамцами. По-моему, туда надо кого-нибудь послать. Ведь в Париже у нас еще не было своего корреспондента.

— Нет, — сказал Эпштейн. — Никого мы туда посылать не будем. Сообщения информационных агентств вполне надежны. Переговоры ведутся при закрытых дверях. Журналистам за них не проникнуть.

— И все же мне кажется, — возразил Хойссер, что кому-нибудь надо поехать в Париж. Каждая уважающая себя газета имеет в Париже собственного корреспондента.

— Хватит, — отрезал Эпштейн. — Я уже сказал, в Париж мы никого посылать не будем. Снеситесь с ЮПИ. Что еще?

— Во Вьетнаме без перемен.

Кремер, заведующий отделом культуры, сказал:

— Сегодня я случайно разговорился по телефону с одним издательским редактором в Праге — его фамилия Гайек. Там в ближайшее время ожидаются события. В коммунистической партии…

— Ну и что? — спросил Эпштейн.

— Предлагаю послать кого-нибудь в Прагу.

— Поддерживайте связь с этим Гайеком. Если в Праге действительно что-то произойдет, мы еще успеем послать туда своего человека.

— Но я полагаю, — возразил Кремер, — что мы должны направить туда нашего сотрудника как можно скорее — завтра или послезавтра.

— Я не намерен попусту тратить деньги, — заявил Эпштейн.

— Если в Праге станет жарко, они могут закрыть границы, не дать виз… — настаивал Кремер.

— Не теряйте связи с вашим Гайеком. Что еще?

Хойссер заметил, как бы между прочим:

— Берлин, Франкфурт и Бонн. Там у нас тоже никого нет.

— Что в экономике?

Цоллингер ответил:

— Англия не сдается. Вильсон намерен снова начать переговоры с де Голлем.

— Не стоит выеденного яйца, — сказал Эпштейн. Больше ничего?

— Национальный банк собирается обновить оборудование эмиссионного банка…

— Как это понимать?

— Это когда…

— Для наших читателей это важно?

— Не знаю. Для читателей «Нойе цюрхер цайтунг» это было бы важно.

— Но вы работаете в редакции «Миттагблатта», — заметил Эпштейн.

— Информацию об этом надо поместить.

— О’кей. Что имеет сообщить отдел новостей?

Клейнгейнц, заведующий отделом новостей, перебирал толстую пачку телеграмм.

— Боюсь, что нам опять придется выезжать на сердце.

— Разве другого ничего нет?

— Блайберг чувствует себя хорошо. Сегодня ему впервые разрешили встать. На три минуты. Профессор Барнард…

— И кроме этого, ничего?

— Как вам сказать. Прошлой ночью в Бернских Альпах разбились трое немецких парней. Насмерть.

— Опять на северном склоне Эйгера?

— Да ничего подобного, — сказал Клейнгейнц, — эта троица Весь вечер пьянствовала в Интерлакене, около полуночи они подцепили трех девиц и поехали кататься на машине…

— Куда?

— Я записал.

— И что же?

— По дороге им захотелось помочиться.

— Всем троим сразу?

— По-видимому.

— А девицы?

— По-видимому, остались в машине.

— Так где, почему и как они разбились?

— Было темно. Небо — все в тучах, и ни единого фонаря. Один из парней подошел к обочине дороги — в темноте он не разглядел, что там обрыв, каменоломня, ограды в этом месте не оказалось, черт его знает почему. Так вот, он шагнул к краю — и вдруг раздался крик. Тут подбежал второй, тоже пьяный, и сразу сорвался, а потом и третий…

— Это же великолепный материал, — сказал Эпштейн. — Хотел бы я наконец понять, почему вы все никак не научитесь отличать хороший материал от плохого. Вышли помочиться, сорвались; искали клозет — нашли смерть… Вот вам и афишка на первую.