Джи Майк - Маленькие

— И что, их услугами пользуются? — глуповато спросил я. — Вас же не так много, и потом…

— Пользуются, пользуются, — перебил меня Илья. — Только не маленькие. А любители острых ощущений, такие, Саша, знаешь ли, скрытые педофилы или садисты. Которым нравится думать, что они проделывают это с ребёнком.

— Пора спать, мальчики, — сказала Ника.

Я спохватился и посмотрел на часы. Было полвторого ночи. Я вскочил, охнул от боли в зашибленных рёбрах и принялся прощаться.

— Пойдём, Саша, я провожу тебя, — тихо сказала Ника. — Не беспокойтесь, ребята, я лишь выйду во двор и сразу вернусь.

На улице было темно, стыло, накрапывал промозглый мелкий косой дождь, да изредка разрывали тишину неистовым мявом мартовские коты.

— Саша, — сказала Ника, когда я, повернувшись к ней лицом, собрался прощаться. — Я тебе нравлюсь?

— Э-э… да, конечно, — замямлил я, — ты, разумеется… Ужасно рад нашему знакомству. Спасибо форточке. То есть чайнику. Тьфу, ерунду какую-то несу, прости.

— Саша, я имею в виду, нравлюсь ли тебе как женщина?

— Да, — сказал я твёрдо. — В том числе.

Мы замолчали.

— Пойдём, — сказала, наконец, Ника и потянула меня за руку. — У ребят отдельная комната. Я знаю, что ты хочешь спросить. Маленькие почти не спят друг с другом. Понимаешь, наши мужчины практически не способны удовлетворить женщину. У них для этого недостаточно… Я думаю, ты понял, о чём я говорю. У меня не было мужчины целую вечность. Не нашлось такого, с которым мне бы хотелось самой. Прости, что я так откровенна.

Это была потрясающая ночь. Волшебная. И потрясающая, волшебная женщина, хотя понял я это много-много позже. У меня не было ощущения, что я занимаюсь любовью с ребёнком, того, о котором говорил Илья. А было лишь накатившее и полностью поглотившее меня чувство нежности. И благодарности. А ещё — удовлетворения, такого, которое не испытывал доселе и, наверное, не испытывал больше никогда.

Этой ночью мы не сомкнули глаз. Утром, совершенно обессиленный, я с грехом пополам оделся, пропустить работу было нельзя, мы, как назло, именно в этот день сдавали срочный проект.

— Ты ещё придёшь, Саша? — спросила Вероника. Она, нагая, подошла ко мне, прижалась. Я вновь почувствовал возбуждение, даже несмотря на то, что вымотан был до предела. — Я не прошу тебя остаться, Саша. Просто приходи, ладно? Приходи ещё раз. У нас сегодня выступление в Клубе железнодорожников, это с пяти до семи. Потом я свободна. А завтра утром мы улетаем. Ты придёшь?

— Да, — сказал я. — Непременно приду.

Проект сдали на «ура». С полудня я отпросился с работы и поехал на такси домой, мне необходимо было отоспаться. Я поставил будильник на пол шестого, чтобы встретить Нику у Клуба железнодорожников после выступления, в семь. Не могу себе простить, что проспал, до сих пор не могу.

Я продрал глаза в восемь. Через полчаса вылетел из дома, поймал такси. Ещё через полчаса с огромным букетом роз оказался на углу Старо-Невского и Суворовского, на том, где её встретил. И только там, на этом углу, осознал две вещи.

Первое, что я влюблён. Влюблён отчаянно и бесповоротно. И второе, что я не помню. Абсолютно не помню, где она живёт. Тот, кто бывал в ленинградских трущобах между Старо-Невским и Третьей Советской, поймёт. Десятки проходных дворов, извилистых, узких, нет, не десятки, сотни. Ведущих в дворы-колодцы из других дворов-колодцев, мрачных, тесных, похожих один на другой как родные братья.

Я заметался. Три часа подряд я лихорадочно обшаривал дом за домом, двор за двором. Я не мог вспомнить. Проклятье, не мог заставить себя вспомнить. Я отбросил застенчивость, отринул стыд и принялся нагло, бесцеремонно стучаться в дворницкие и названивать в квартиры первых этажей. Во все подряд. В одних мне сочувствовали, в других материли, в третьих крутили пальцем у виска. И никто ничего не знал. Никто. Ничего.

К полуночи я выдохся. Я рухнул на убогую лавку, притулившуюся к стене дома в одном из бесчисленных однотипных дворов. Я сидел, ссутулившись и закрыв руками лицо. Увядшие бутоны обтрепавшихся белых роз глядели на меня укоризненно, умирая.

Я провёл ночь на Московском вокзале и, едва рассвело, продолжил поиски. Я опять не нашёл. Поймал такси, обещал водителю двойной счётчик, и «Волга», взревев двигателем, рванула в аэропорт. Я едва не приплясывал от нетерпения на пассажирском сидении.

— Намного опаздываешь? — озабоченно спросил таксист.

— Да, — сказал я. — Возможно, на целую жизнь.

До позднего вечера я лихорадочно метался по Пулкову. Затем, когда надежда иссякла, разбитый и обессиленный, поехал домой.