Джи Майк - Ловушка для двоих

Первым, что увидел Валька, очнувшись, был дом. Огромный, высоченный и широченный, простирающийся в стороны и вверх, насколько хватал глаз. С полминуты Валька ошарашено смотрел на него, пытаясь сообразить, откуда здесь дом, почему именно дом, почему именно здесь, и вообще какого чёрта. Сообразить упорно не получалось. Тогда Валька закрыл глаза и принялся уговаривать себя, что спит.

Если человек видит всякую несуразицу, лениво размышлял Валька, значит, он думает, что спит. Так, по крайней мере, написано в книжках, в которых авторы заставляют разных бедолаг видеть означенную несуразицу. Потом обычно бедолага совершает нечто идиотское, в результате чего убеждается, что вовсе не спит. К примеру, щиплет себя за задницу. Валька, не открывая глаз, нашарил рукой задницу и от души совершил искомое действо.

— Кретин, — поставил себе диагноз Валька, потирая пострадавшее место. — Хорошо ещё, не догадался для проверки съездить себе по морде. Ладно, открываем глаза и убеждаемся, что никакого дома нет.

Дом, однако, всё так же стоял на прежнем месте и всё так же загораживал перспективу. Валька чертыхнулся и в следующий момент осознал, что откуда здесь дом, не столь важно, а важно как раз, откуда здесь он сам и, собственно, где это «здесь». Леность мыслей внезапно ушла, сменившись испугом. Валька рывком сел, а через секунду вскочил на ноги. То, что он увидел, превратило испуг в обжёгший внутренности страх. Валька с трудом удержался, чтобы не заорать.

Дом тянулся вдоль улицы в бесконечность, сливаясь вдалеке с горизонтом. Крышей он подпирал небо. Улица была совершенно прямая, узкая и безлюдная, а по другую её сторону громоздился ещё один дом, точно такой же, как первый. Валька задрал голову и проводил взглядом синюю полоску неба, зажатую между домами и заодно с ними убегающую в никуда. Всё вместе было похоже на пенал, перетянутый сверху синей обёрточной лентой, а он, Валька, невесть как оказался на дне этого пенала, выстланном… чёрт, чем же выстланным? Валька опустил очи долу. А хрен знает чем, понял он секунду спустя. На асфальт это было не похоже, на бетон тоже, скорее смахивало на пластик или линолеум. Зеленовато-серая ровная поверхность, Валька шаркнул ногой, слегка шершавая. Да что за чертовщина, в конце-то концов!?

Осознание, что именно за чертовщина, незамедлительно поступило, и испытываемый доселе страх превратился в ужас. Последним, что Валька помнил до того, как оказался здесь, был пригородный перрон. Никитич зазвал в деревню, обещал собственного изготовления клюквенную настойку и баню. Были ещё какие-то мужики, то ли знакомые Никитича, то ли родственники. С настойкой расправились быстро, потом её сменила водка, за ней самогон, и про баню забыли. Валька почти не пил, не хотелось, да и не любил особо это занятие. А потом он поцапался с одним, слово за слово, едва до рук не дошло. Никитич уже не вязал лыка, и Валька, плюнув, наскоро оделся и пошёл на выход. Затем, оскальзываясь и матерясь, трусил по едва различимой тропке через занесённое снегом бескрайнее картофельное поле. Наконец, одолел его и поспел-таки к последней электричке. Топтался на платформе на пару с какой-то девчонкой в вязаной шапочке, из-под которой на спину падали длинные тёмные волосы. Потом вдали показался свет, он стремительно приближался, становился всё ярче, и Валька ещё подумал, что поезд идёт слишком быстро, едва не летит. А затем была вспышка, болью резануло по глазам, и…

Валька отчётливо понял, что произошло. На поезд он не сел. А значит…

Внезапно его отпустило. Ужас ушёл, на душе стало вдруг легко, и появилось даже некое любопытство. Его явно столкнули с платформы под колёса. И он, Валька, умер. Взял и врезал дуба, по-другому происходящее не объяснить. А этот весёленький антураж вокруг, надо понимать, чистилище. Или что там бывает после склеивания ластов.

— Дважды кретин, — отозвался внутренний голос. — Дублёнку тебе в чистилище что, в нагрузку дали?

Только сейчас Валька обратил внимание, что он вовсе не гол, как полагается всякому приличному покойнику, а, наоборот, одет в тот же наряд, в котором выскочил из прохудившейся деревенской избы. А прошибший его пот, получается, не от страха, а попросту от того, что жарко.

Валька скинул дублёнку, стянул вслед за ней свитер, упрятал его в рукав. Стащил с головы ушанку, утрамбовал её в рукаве вслед за свитером. Критически осмотрел утеплённые ботинки и, ввиду отсутствия сменной обуви, решил терпеть. Перекинул дублёнку через плечо и заорал что есть силы: