Люциус Шепард - Жизнь во время войны

– Что он говорит? – спросил Минголла у Аль-вины.

– Говорит, что вода вкусная... как в старые времена.

– Когда мы застрелили ублюдка Аренаса. – Эрмето потянулся, чтобы сесть, но упал на спину. – Помнишь, Альвина?

Она успокоила его, сказала, что ему лучше молчать.

– Не любит, когда я вспоминаю старое,– проговорил Эрмето.

– О чем там вспоминать? – грубо сказала Альвина.

– О борьбе,– не унимался Эрмето,– Мы ведь боролись...

– Боролись! – Альвина сплюнула. – Дохли, а не боролись.

Минголле стало жаль старика.

– Не знаю, – начал он. – Вы...

– Нет, она права. Ничего мы не добились.– К концу фразы Эрмето повысил голос, и она прозвучала скорее вопросом, чем утверждением, словно старик не верил сам себе. – Думали, воюем с людьми, поубивали столько, что решили, победа за нами. Но мы не воевали с людьми. Мы воевали с волнами... да, два гиганта за тысячу миль гнали на нас волны. У нас не было ни единого шанса.

– Выбора у нас не было тоже. – Открыв жестяную коробку, Альвина достала оттуда хлеб и сыр. – Нас убивали.

Старик произнес несколько слов так тихо, что даже Альвина ничего не расслышала и попросила повторить.

– Мой брат, – он перекрестился, – да поможет ему Бог.

Она погладила Эрмето по голове. Старик попросил еще воды и жадно проглотил.

– Но ты же помнишь, как все было, Альвина? Тогда, в Чучуматанесе?

– Помню, – устало ответила она.

– Нас тогда заперли на высоком перевале, – объяснил он Минголле. – Воды совсем нет, да и еды, считай, тоже. Река внизу, но не добраться. В небе только вертолеты и гудели. Пить хотелось так сильно, что мы ели цветы кустарниковых пальм, у всех потом были судороги. Однажды нашли звериный водопой – маленький пруд с пеной. В конце концов вертолеты, улетели, и мы доковыляли до реки. Странный был день... гром с туманом. Все как скелеты, но когда попадали под солнечные лучи, светились, как ангелы, – почти прозрачные. Ангелы бросались в реку.

– Ну, просто красота,– пренебрежительно бросила Альвина.

– Красота и есть, – сказал старик.

Она кормила отца хлебными и сырными крошками. Минголла обрадовался передышке – выносить стариковские описания было слишком трудно. Привалившись к стене, он вслушивался в звуки баррио, думал о борьбе, об Армии Гопоты, потом, чтобы прогнать эти мысли, открыл пакет со снежком и втянул в себя приличную дозу. Отсыпал пакетик поменьше для Леона, лег и закрыл глаза. Сквозь веки пламя свечей представлялось красными размазанными пятнами, и этот кровавый свет наводил все на те же мысли об Эрмето и Альвине. Минголла понимал, что стоит ему расслабиться, как он тут же начнет им сочувствовать, и в этом сочувствии будет столько же надуманного непонимания, сколько в прежнем безразличии. Он знал понаслышке, что такое голод в горах. По сравнению с ним все перенесенные Минголлой тяготы казались мелкими неприятностями, и одно это заставляло думать о расплате.

Альвина задула свечу и легла рядом. Минголла отодвинулся, не желая ее касаться, как будто боялся, что она запачкает его своими принципами и тогда придется встать на весьма рискованный путь. От Альвины пахло землей, мускусом, и вместе с наркотиком эти ароматы будили желание. Она почувствовала:

– Хочешь еще, придется платить. Минголла долго подбирал слова, наконец сказал:

– Я могу вас отсюда вытащить.

– Чепуха.

– Правда могу. – Он оперся на локоть и всмотрелся сквозь темноту ей в лицо.– Я...

– Правительство держит у себя сестру и племянников. Если мы сбежим, их убьют.

– Их можно найти. Или...

– Хватит, – оборвала она.

Они лежали молча, крики и гомон Баррио словно добавляли темноте тяжести и выдавливали черный воздух из Минголлиных легких.

– Не понимаю, – сказала Альвина.

– Чего?

– Тебя... Почти не знаю, и ты не слишком мне правишься, но почему-то я тебе верю.

– Жалко, что я тебе не нравлюсь.

– Не бери в голову,– сказала она.– Мне мало кто нравится.

В ее словах, подумал Минголла, осознанное неприятие жизни – он представлял, какая она была в те времена, когда политика делалась высоко в холмах и все казалось возможным: обычная хорошенькая индианка, наделенная необычным рвением и страстью. Ему хотелось как-то ей помочь, сделать что-то хорошее, и тут он вспомнил о стопке любовных романов.

– Тебе нравится секс? – спросил он. – Я хочу сказать, не... работа, а с кем-то, кто тебе небезразличен.

– Иди к черту, – ответила она.

– Я серьезно.

– Я тоже.

– Хочешь, сделаю так, что тебе понравится. Она рассмеялась.