Джеймс Болдуин - Современная американская повесть

— Он еще не мужчина, — сказала Сестрица. — Но станет мужчиной. Вот ты и сидишь тут и стараешься изо всех сил сдержать слезы. А почему? Потому, что твоя младшая дочь скоро станет женщиной.

— А, перестань! — сказала Шерон. — Хоть бы ты сама поскорее выскочила замуж, тогда я сама буду копаться в твоей душе.

— Да ты скучать по мне будешь, — нашлась Эрнестина. — Только вряд ли я когда-нибудь выйду замуж. Есть, мама, люди, которые выходят замуж, а есть, которые не выходят. — Она встала и прошлась по кухне, описав круг, и снова села за стол. Из соседней комнаты до нас доносился голос Фонни и голос Джозефа, но о чем они там говорили, нам не было слышно, да мы и не старались прислушиваться. Мужчины есть мужчины, и, бывает, их следует оставить в покое. Ведь надо же соображать, что если двое мужчин заперлись в комнате, где им, может, не так уж и приятно сидеть, так это потому, что они несут ответственность за женщин, которые вот тут, за дверью.

— Да, я тебя понимаю, — сказала Шерон ровным голосом, не двигаясь с места.

— Все горе в том, — сказала Эрнестина, — что иной раз вдруг так захочется принадлежать кому-то.

— Но ведь это очень страшно, когда кому-то принадлежишь, — воскликнула я неожиданно для самой себя.

И пока у меня не вырвались такие слова, я, может быть, не сознавала, насколько это верно.

— Что так, что этак, один черт, — сказала Эрнестина и улыбнулась.

Джозеф и Фонни вышли из соседней комнаты.

— Вы оба посходили с ума, — сказал Джозеф. — Но что с вами поделаешь! — Он поглядывал на Фонни. Он улыбался — улыбался ласково, не в силах сдержать улыбки. Потом посмотрел на меня: — Хотя Фонни прав: того и гляди, появился бы кто-нибудь другой и увел бы тебя. Только я не думал, что все случится так скоро. Но Фонни верно говорит — вы всегда, с самого детства дружили. А теперь выросли и уже стали больше. — Он взял Фонни за руку и взял меня да руку и приподнял со стула. Он вложил мою руку в руку Фонни. — Берегите друг друга, — сказал он. — Вы еще убедитесь, что это не пустые слова.

На глазах у Фонни выступали слезы. Он поцеловал моего отца. Он выпустил мою руку, И шагнул к двери.

— Я пойду домой, — сказал он. — Расскажу все папе. — Лицо у него изменилось, он взглянул на меня и послал мне поцелуй сквозь разделявшее нас пространство. — Папа обрадуется, — сказал он. И отворил дверь. И сказал Джозефу: — Мы будем здесь к шести часам. Ладно?

— Ладно, — сказал Джозеф, и улыбка осветила его лицо.

Фонни вышел на площадку. Дня через два, через три, во вторник или в среду, мы с ним отправились на поиски подходящей мансарды.

И нам пришлось здорово побегать.

В понедельник мистер Хэйуорд, как и обещал, был у себя в конторе. Я приехала туда в начале восьмого, со мной была мама.

Мистеру Хэйуорду, по-моему, лет тридцать семь. У него карие глаза, мягкий взгляд, редеющие каштановые волосы. Он длинный-предлинный и широкий в плечах. Человек он приятный, во всяком случае на вид, но мне с ним как-то не по себе. Не знаю, может, не он в этом виноват. Последнее время мне с любым не по себе, а уж с адвокатом и подавно.

Когда мы вошли, он встал, усадил маму в большое кресло, а меня в то, что поменьше, и сам снова сел за свой письменный стол.

— Ну, как вы себя чувствуете, миссис Риверс? А вы, Тиш? Виделись с Фонни?

— Да. В шесть часов.

— Ну, как он?

Такой вопрос всегда казался мне нелепым. Как может себя чувствовать человек, который всеми силами стремится вырваться из тюрьмы? Но пришлось заставить себя взглянуть на вещи по-иному — понять, что такой вопрос тоже важен. Во-первых, с этим вопросом я живу; во-вторых, то, как Фонни себя чувствует, важно знать мистеру Хэйуорду и может облегчить ему ведение дела. Но мне было неприятно рассказывать мистеру Хэйуорду о Фонни. По-моему, он уже многое должен был сам о нем узнать. Но, может, я опять несправедлива к нему.

— Ну, скажем, так, мистер Хэйуорд: Фонни тошно там, но он держится и не падает духом.

— Когда мы его оттуда вызволим? — спросила мама.

Мистер Хэйуорд перевел взгляд с мамы на меня и улыбнулся, улыбка вышла болезненная, будто его только что в пах ударили. Он сказал:

— Вы же знаете, какое это сложное дело.

— Поэтому моя сестра и наняла именно вас , — сказала я.

— И вам начинает казаться, что она зря на меня положилась? — Он все еще улыбался. Он закурил сигару.

— Нет, — ответила я. — Я ничего такого не говорю.

Я бы не осмелилась такое сказать, во всяком случае пока, так как меня пугала мысль, что придется искать другого адвоката, который, может, будет еще хуже этого.