Андрей Скубиц - Легко

Агата взревела, глядя на бурек: Да они — одно гнилье, ЭТИ из Жельн, с холма…

Я:Они сказали, что у них с вашими были конфликты.

Агата:Конечно, им лучше наводнение, тогда они получат деньги от государства.

Смотри-ка!

Агата: Двадцать лет назад у нас всех все было нелегально — и у них, и у нас. Отец Тоне хотел сделать все, чтобы только купить землю. Живыми деньгами. А те, из долины, все время за нос водили — дескать, зачем, вам это не нужно. Мол, по-любому, с вами разберутся, безо всяких бумаг, так или иначе, должны будут…

Я:А, значит, они вам просто завидуют?

Агата:Ага, завидуют. Папа и мама нас сами поставили на ноги, что им оставалось? А эти что? А потом еще муниципалитет, цыганам из долины провели электричество и воду, все легально… А нам — только за деньги. А потом захотели нас прогнать! Потому что у цыган не должно быть ничего своего! Потому что цыган должен жить на подачки!

Я:Значит, это неправда, что вы… что вы терроризировали других цыган — ваша семья? Что вы у них забирали железо и медь, даже грибы, если вы с ними где-то сталкивались?

Агата:Если мы с ними где-то сталкивались? Это они к нам, на нашу землю ходили собирать! А там им нечего делать! Пусть свое покупают! Мы же не богачи, не обязаны других обеспечивать! Франц пошел с ружьем, и вопрос решился!

Я:Да вы же все занимаетесь одним и тем же!

Агата:Ничего не тем же. У нас — свое, у них — то, что им подарили.

И пялится на бурек. А бурек ей не подарили, что ли? Или она его заработает? Сделает Шуличу минет?

Ничего подобного я в своей жизни еще не слышал. Зачем понадобилось говорить с тем, кто все больше и больше раздражает. А она действительно мне все сильнее действует на нервы.

Вот тебе пример. Молодая деваха, которая могла бы быть по-своему даже интересной, — такая дикая, на все ей наплевать, острая, вульгарная, с формами — такая конкретная. Необычные глаза. У нее есть муж, который, наверное, убил бы меня, если бы слышал, что она со мной разговаривает. Наверное, убил бы и ее, пока она не вскочила бы и не стала меня убедительно молотить ногами, расцарапывая лицо, мол, это он во всем виноват, это его вина, а я знаю, где границы. Маринко вмиг бы утешился, они вместе утешились бы, а я — однозначно злоумышленник. Злоумышленник в шкуре спасителя. Ее спасителя, не Маринко. Потому что Маринко, судя по всему, неисправимый психопат, и ему никто не захочет помогать. Пусть себе гниет в тюрьме. А вот она — женщина. Женщины в принципе нормальнее, их суперэго больше. Ну хорошо, и что дальше? Каждый раз, когда спрашиваешь ее мнение, приходишь к выводу, что она глупа как доска, получаешь от нее такого рода заявочки: во всем виноваты другие, весь мир в заговоре против них, у них есть своя собственность, но при этом они последние бедняки. Чего же она себе не признается? Никто в мире не ангел, почему же она хочет им быть? Как можно помочь бабе, глупой как доска? Если бы она была «Мисс Южная Каролина» — тогда и то с большой натяжкой; а такой — такой нужно немного побольше мозгов, чтобы понять, с какой стороны нужно ждать помощи. А она вместо этого демонстрирует верность своему Маринко. Своей семье. И это видно в каждом ее ответе, при всем том что, может быть, сама она, инстинктивно, хочет чего-то другого, чего-то нового. А это плохо. Очень плохо. Почему она тогда, наверху, сказала, что больше не хочет быть с ними? Или это была просто часть задуманного плана? Тогда они должны были выбрать для такой роли кого-нибудь поумнее. Правда, с этим у них сложности. И все это знают, хотя и любят с ними фотографироваться на публику, громко протестуя против депортации. Черт возьми, цыгане к этому привычны, к депортации, это часть их ежедневной борьбы за выживание. И точно в подтверждение моих мыслей слышу:

Агата:Нужно выжить.

Да. Выживешь ты, если ты такой дурак. И потом еще наши специализированные службы, которые в этом случае говорят так, как Шулич.

Шулич:Вот это мне как раз понятно.

Шулич сгибается над углями, в руке у него сложенный в несколько раз кусок жирной, мятой бумаги, в которую был завернут бурек, он вытягивает руку с бумагой и выхватывает бурек за край, одно движение — и вот он у него в руках. Размахивает буреком, чтобы остудить.

Шулич дует на бурек: Пш-ш-ш…

Я:Что вам понятно?

Шулич осторожно размахивает буреком, осматривает, поднимается ли от него дымок. Потом быстро схватывает его с другой стороны, пытаясь с ходу разломить на две части. Тут он, видимо, обжегся, морщится и быстро перебирает пальцами, тем не менее операция удалась, он садится по-турецки и начинает заворачивать бурек в бумагу.