Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик

Я спрашиваю, о каких сроках идет речь. Я тоже стараюсь быть исключительно деловым.

Он говорит, что в первом случае речь может идти о десяти днях, но мама внятно ему сказала, что не хочет, чтобы ее кормили через нос. Во втором случае — он выдерживает паузу.

— Речь идет о сорока восьми часах. Все кончено, сын, и я думаю, ты должен знать об этом.

С одной стороны, мне хочется забрать маму из больницы. Увезти ее на озеро Орта, где мы когда-то всей семьей катались на водных лыжах, чтобы последние дни она провела там, где мы были счастливы, чтобы я мог узнать о ней все то, чего еще не знаю. Например, я знаю, что она когда-то жила в Индии, но мне об этом почти ничего не известно. Но с другой стороны, почему я хочу это сделать? Я хочу это сделать не ради нее, а ради себя. И поскольку она отказывается признавать, что умирает, все остальные обязаны поступать так же, а это исключает возможность какого бы то ни было серьезного разговора.

Я хочу поехать в больницу, чтобы повидаться с ней, но папа говорит, что мы поедем туда завтра. «Ближайшие два дня будут очень тяжелыми», — говорит он. В результате мы умолкаем и усаживаемся смотреть какой-то фильм. Посередине папа засыпает, и я звоню маме, хотя на часах уже начало двенадцатого, однако сестра в палате тут же меня с ней соединяет.

— Привет, милый, — сонным голосом говорит мама. — Сколько сейчас времени?

Я говорю, что уже поздно, и спрашиваю, как она.

— Я не могу есть, — после длинной паузы отвечает она. У нее такой слабый и испуганный голос, что я непроизвольно отодвигаю трубку от уха, чтобы не слышать его. — Прости, милый… Просто я больше не могу. — Она пытается справиться со слезами, и мне становится стыдно за то, что я вместе со всеми делаю вид, что больше всего нас волнует то, что она не может есть. — Как папа? — спрашивает она дрожащим голосом.

Я говорю, что он спит.

— А как прошла игра у Чарли? — спрашивает она. Чарли только что сыграл свой первый матч за школьную команду семилеток.

Я говорю, что все в порядке. Мне ужасно хочется сказать, что я люблю ее, но я боюсь ее напугать, так как это звучит слишком патетично.

— Спокойно ночи, — вместо этого говорю я.

— Спокойно ночи, милый, — отвечает она, и я слышу, как кто-то забирает у нее трубку.

Я безжалостно запускаю себя на полные обороты, переключаю коробку передач на первую скорость, выжимаю из двигателя все, на что он способен, но у меня ничего не получается. Я ощущаю вялость, безразличие и даже не могу сформулировать собственные мысли. Но мне необходимо двигаться хотя бы для того, чтобы иметь возможность сесть в фургон и уехать куда глаза глядят — хоть в Судан, хоть на край света. Все время представляю себе, как потом буду рассказывать об этом Марку и Кейт. Мы сидим у Элли, я окреп, поумнел и приобрел мудрость после всех испытаний, выпавших на мою долю. У меня отличная работа, и все смотрят на меня открыв рты. «Ты считаешь, что у тебя депрессия? Чушь собачья! — Глоток пива для усиления эффекта. — Когда умерла мама и я разошелся с Джеммой, — задумчивый взгляд, устремленный к потолку, — мне было настолько плохо, что я не спал до тех пор, пока не добрался до Судана. Я ни разу не остановился, чтобы передохнуть. В Италии я сел на паром и к рассвету уже был в Африке. Весь день до самой полуночи я просидел в баре Мустафы. Просто пил и смотрел на людей. И на следующий день я снова вернулся туда, после того как вылез из сточной канавы, в которой оказался ночью. И так продолжалось в течение целого месяца. Целый месяц я ни с кем не говорил и только пил. Разве это можно сравнить с твоей депрессией, Марк, которая вызвана лишь тем, что у машины нужно менять прокладку головки?»

Первый день у «Гордера и Скука». Все замолкают, когда кто-нибудь из членов так называемой команды близок к тому, чтобы совершить крупную сделку. Разговоры прекращаются, и все с тревогой устремляют взор на говорящего. Если он произносит: «Не сообщите ли вы номер вашего счета?», все понимают, что сделка заключена, и обмениваются восхищенными взглядами.

Переполненный адреналином удачливый агент бросает трубку и во всеуслышанье сообщает о своем достижении, а если сумма контракта оказывается особенно выдающейся, он начинает еще и распевать на глазах у своих менее успешных коллег. Нечто подобное было сегодня продемонстрировано Джеймсом, который разгуливал перед Берни и пел: «Семнадцать и пять, семнадцать и пять, семнадцать и пять». А ученикам предоставляется «привилегия» переставить флажки на доске соревнования, озаглавленной «Гонка за монетой звонкой». За Джеймса это делает Саманта. Вписав его достижение, она ударяет ладонью по доске и начинает скандировать: «Джеймс! Джеймс! Джеймс!»