Вирджиния Эндрюс - Руби

Наконец наши гостьи решили, что настало время расходиться по домам. Напоследок они вновь осыпали меня поздравлениями и поцелуями. Бабушка Кэтрин с гордостью наблюдала за этой сценой. Проводив гостей, мы с бабушкой вернулись в дом.

– Давно я так славно не проводила время, – призналась бабушка. – А ты, моя маленькая хозяюшка, гляди-ка, уже навела полную чистоту. Девочка ты моя дорогая, знала бы ты, как я тобой горжусь…

Бабушкины глаза, неотрывно глядевшие на меня, подозрительно прищурились. Она, конечно, утомилась от долгих разговоров, щеки ее пылали от выпитого вина, но дух бодрствовал, и восприятие было острым, как всегда. Она сразу почуяла, что в душе у меня полный сумбур.

– Что произошло, Руби? На тебе лица нет.

– Бабушка, – начала я, – ты сама послала меня наверх положить деньги в сундук.

– Да, – произнесла бабушка, тяжело перевела дыхание и прижала руку к сердцу. – Ты рылась в моих вещах?

– Ничего я не рылась. Мне просто захотелось посмотреть старые фотографии – твои, дедушки Джека, твоих родителей. А потом я увидела, что-то торчит из старой Библии, и вытащила вот это.

Я протянула бабушке фотографию неведомого Пьера и маленькой девочки.

Она взглянула на снимок с содроганием, словно то был предмет, приносящий неисчислимые беды и несчастья. Медленно взяв фотографию из моих рук, бабушка Кэтрин опустилась в кресло.

– Кто этот человек, бабушка? – настаивала я. – И эта девочка – это ведь я, верно?

Она подняла на меня исполненный печали взгляд и покачала головой:

– Нет, Руби. Это не ты.

– Но она похожа на меня как две капли воды. Вот, погляди. – Я протянула ей фотографию, на которой мне тоже было лет семь. – Одно лицо, правда?

Бабушка кивнула.

– Да, одно лицо, – признала она, глядя то на один снимок, то на другой. – Но это не ты.

– Тогда кто же это, бабушка, скажи наконец! И кто этот человек?

Бабушка явно пребывала в замешательстве. Я чувствовала, как внутри порхают сотни бабочек и крылышки их щекочут мне сердце и желудок. Из-за этой нестерпимой щекотки перехватывало дыхание.

– Когда я велела тебе положить деньги в сундук, я думать не думала, что ты увидишь фотографию, – медленно произнесла бабушка. – Но может, то была воля Провидения. Наверное, время пришло…

– Для чего, бабушка?

– Рассказать тебе правду.

Бабушка откинулась на спинку кресла. На лице ее застыло выражение беспредельной усталости, слишком хорошо мне знакомое.

– Ты должна узнать, почему я выгнала твоего деда из дома, почему он живет на болоте, как дикий зверь. Впрочем, звери не поступают так, как поступил он…

Бабушка опустила веки и принялась что-то бормотать себе под нос. Я чуть не плакала от нетерпения:

– Кто же та девочка, если не я? Бабушка, умоляю, скажи, не тяни!

Бабушка Кэтрин смотрела на меня с невыразимой грустью. Красные пятна на ее щеках исчезли, теперь лицо ее было белым как мука.

– Это твоя сестра, – проронила она наконец.

– Сестра! – не поверила я своим ушам.

Бабушка кивнула и закрыла глаза. Она сидела с закрытыми глазами так долго, что я отчаялась дождаться разъяснений.

– А человек, который держит ее за руку… – Бабушка осеклась, но ей не было нужды продолжать.

Слово это молотом стучало у меня в мозгу.

– Это твой отец, – донеслось откуда-то издалека.

– Бабушка, значит, ты все это время знала, кто мой отец? Но почему ты мне ничего не сказала? Где он живет? И как получилось, что у меня есть сестра? Зачем понадобилось делать из этого тайну? И как все это связано с дедушкой?

Вопросы, теснившиеся у меня в груди, рвались наружу, и я едва успевала их выговаривать.

Бабушка молчала, закрыв глаза. Я догадывалась, что она собирается с силами. Погружается в глубины своей души и там черпает энергию, позволяющую исцелять больных каджунов и изгонять злых духов.

Сердце мое, переполненное безответными вопросами и недоумением, билось уже где-то в глотке, мешая дышать. Голова шла кругом. В мире воцарилась напряженная тишина. Казалось, все его обитатели – звери, птицы, насекомые, даже ветер – замерли в ожидании. Через несколько мгновений веки бабушки Кэтрин дрогнули. Ее бездонные черные глаза смотрели на меня с состраданием и грустью. С губ ее сорвался едва слышный стон, а потом она заговорила:

– Я знала, что этот день непременно настанет, и боялась этого. Я пыталась скрыть от тебя, до какой низости дошел твой дедушка. Пыталась скрыть, какой трагичной была короткая жизнь твоей матери. Но рано или поздно правда выходит наружу. Прошу об одном, Руби: не кори меня за то, что я держала тебя в неведении так долго. Я думала, что делаю это ради твоего блага. Но признаюсь откровенно, – про должала бабушка Кэтрин, сцепив руки на коленях, – я хранила тайну не только потому, что заботилась о твоем покое, моя девочка. Я молчала из эгоизма. Мне хотелось, чтобы ты оставалась со мной. Ведь ты – живое напоминание о моей бедной дочери, которую я потеряла так рано… – Бабушка смолкла, не сводя с меня глаз. Потом про должала: – Если я совершила грех, надеюсь, Господь простит меня. Ведь я не хотела зла. Мною двигала любовь к тебе, хотя, поступи я иначе, ты жила бы в лучших условиях и не знала бы нужды.