Юрий Дружков - Кто по тебе плачет

Я лег на пол у ее двери, чтобы не войти к ней, чтобы не иметь силы разбудить ее, просить утешения самому себе… Такая животная ломающая ледяная тоска смяла меня, бросила с дрожащих колен…

Послушайте, если вы еще есть, все кто жил вместе с нами, пока мы не были так одиноки… Все, кто жил далеко и близко, и совсем за бесконечными пределами… жил… Простите, меня… кто живет вместе с нами… До чего сладостно быть. Разговаривать со всеми, думать и дышать, видеть вечное повторение влажных цветов на лугу, тепла и дождя, свежести снега, повторение радости и печали, повторение солнышка и ночи, повторение памяти, вечное повторение детей… Это никогда не должно оборваться, никогда не должно оборваться, никогда…

Говорю вам, как могу то, что вы сами знаете…

На санках я перевез два книжных разобранных шкафа, собрал и поставил их у нас в холле на втором этаже. Перевез пачки книг. Вместе с ней мы раскладывали книги по созвучию содержания… Тут же нашли «Субтропики в теплицах…».

Нигде и ни в чем не сохранишь так полно и подробно человеческий мир. Вот они затаенные магические волны. Стоит лишь прикоснуться к ним глазами, они с тобой заговорят…

Книги ставила в шкаф она, разглядывая каждую вроде бы с удивлением.

— Придется, видно, привыкать снова к чтению, как тогда, в школе… Я разучилась. Некогда всё. Книги доставала и на полку…

— Не читала?

— Как не читала?… Появилось такое престижное чтение. Полные штучки в журналах… Даст подруга на день, проглотишь, ночью не спишь, утром голова гудит, но ты уже не хуже других. А в тайне думаешь — ничего особенного. Могла бы и пропустить. Газетная документальность иногда сильней обжигает…

Она, как бы вглядываясь в книгу, положила в шкаф, закрыла дверцу, открыла другую, развязала новую пачку.

— Говорят, людей неинтересных в мире нет. И в самом деле, нет. А попробуй войти в любой дом наугад, попроси разрешения поселиться у них, посмотреть как живут… Через неделю в окно прыгнешь от не твоих забот…

Она поднялась на цыпочки, устанавливая книгу на верхнюю полку, вроде как потянулась повыше да подальше.

— Ездила в мою деревню за Вологдой… Живут старушки, молодые сбежали. Какой-то умник назвал ее умирающей… Так они, бабки эти, воссоединились огороды копать. Всем по очереди, вместе. А в другое время только с ним… с телевизором. Весь день… Эрудированные такие бабки. На все понятие найдут. А книжку одну взяла, и тракторы в ней. А бабки всё при царе Горохе. Что с телевизором, что с иконой. Да на завалинке с утра. Никто не крикнет: «Мань, иди скорей. Опять его, Штирлица милого показывают…».

Она произнесла это очень смешно.

— Еще не по душе мне, что нормальные люди в книгах лекциями, лозунгами разговаривают. О мире, о войне… Для живых баб вся военная тема начинается в одной точке… с ребенка…

Закрыла дверцу шкафа, глянула чуть виновато:

— Я тебе серой кажусь? Да? Мало читаю?… Не сердись… Я попробую… Тут все иначе… Сугробы, дым из трубы, тишина, вечный покой, книги… Но сначала возьму эту. Про наших пчёл. Там на ульях надписи непонятные, шутливые, не шутливые?… Один улей — детский сад. Второй — лечебница. Третий, — она улыбнулась, — командировочный… Может быть, их на лужайку надо выносить? Кому знать…

— В одном уверен, тут обитали очень добрые люди, — сказал я.

— Уж, конечно, веселые, умные… Книги тогда по-ихнему что? Видеокассеты?… Ну да, видеокассеты прошлого… Самые, первые, самые древние. Включи свой ум, свои глаза и все оживет, как на экране. А, может быть, и сильней чем на экране? Как их не беречь…

— Будто мало на свете унылых кассет.

— Значит, я такая нелюбопытная не потому, что мне все до лампочки? Правда?…

Одна коробка на складе вызывает улыбку и грустные воспоминания. То и другое. Коробка с елочными игрушками.

Я нашел ее случайно, в дальнем закутке, потому что про нее не было записи ни в одной амбарной книге. Словно кто-то привез ее тайком и спрятал до времени. Чудесный клад, огромное сокровище.

Надо будет под Новый год найти елочку. Я видел несколько пушистых не так уж и далеко: стройные, дымчатые…

У нее будет елка.

У них будет елка…

Начинаю шестую последнюю тетрадь, хотя пятая не закончена. Были в ней чистые две страницы. Ее у меня пока нет, а записать надо…

Голова идет кругом…

С той ночи прошло семеро суток и половина дня, когда…

Мы сидели на скамейке у леса. Она кидала синицам и другим непонятным пичугам тыквенные слегка поджаренные семечки. Стоял необыкновенный переполох. На ближнем дереве на самой длинной ветке поглядывала на разбазаривание ценностей белка, рыжая, как огонек с дымком.