Юрий Дружков - Кто по тебе плачет

Склонилась над ершистым зеленым дикобразом в кадке, упрятанном почему-то в прозрачный пакет.

— Пальма? — предположил я.

— Ничего подобного. Куст, а не дерево. Куст ананаса. Вот, южное деревце, — она потрогала ветку с меленькими жесткими листьями.

— Анчар? — пошутил я.

— Гранат… Не подходи близко. Поливалка нежданно брызгает. Мокрый будешь.

— Ну вот, и летний дождь у тебя есть. Привереды какие.

— Мы трогать их не станем. Пойдем, наших навестим. Огурцы, помидоры.

«Наши» стояли в ящиках на этажерках, рядами.

— Вот ножницы, обрежь все боковые побеги. Только сверху оставишь по три кисточки… Посмотри, как я делаю.

Она обрезала боковые ветки растения так бережно, что и ножницы у нее не щелкали. Сбросила скошенное в корзинку.

— Зачем резать? Урожай меньше будет.

— Пожалел… Да я им и корешки подрезала, когда сюда пересаживала… Меньше не будет. Поспеет намного раньше.

— Кто тебя всему научил?

— Бабушка…

— Ты уйму силенок тратишь на такие пустяки.

— Разве это много? Чем больше копаюсь, тем больше понимаю — какая неумеха. Только-только чуть прикоснулась, а работы здесь — море, конца нет… Бабушка по цвету знала, чего не хватает огурчикам. С нижнего конца пожелтели — одно, с верхнего — другое. То поила их настоем сена, как я тебя девясилом, когда ты болел, то подрезала… Так и говорила: цвет лица огурчики потеряли… А помидоры? Знала, что на кусте сохранить или снять пораньше, или выдернуть вместе с кустом и так подвесить… Сложности… академиком надо быть… Но для кого? Для чего?…

Вдруг остановилась она среди зеленого безмятежного своего чуда. Я увидел растерянные грустные глаза и обнял ее, будто закрывая собой от всех тревог и безысходности.

Птицы летели с юга на север…

Маленькому человеку однажды сказали, что все люди на земле смертны. Он думал, что умирают одни бабушки с дедушками, а человек не умел представить себя дедушкой. Он был вечен и бессмертен, пока не знал, что люди смертны.

Это я пишу про себя. Снова память вернула меня в мое детство. Мне сказали, что человек смертен… Я не мог уснуть всю ночь. Я сидел на кровати, поджав ноги. В окно сияла страшная в ледянелости огромная луна. Какая несправедливость обрушилась на меня. Как мертвенна эта луна, которая будет светить, когда меня уже не станет, не будет. Как это можно, что меня вдруг не будет?… Ужас, непосильный ужас мешал мне дышать и двигаться. Луна растекалась от слез, руки мои дрожали в ознобе. Я мог умереть в ту минуту, если бы не проснулась и не подошла ко мне мама. Не взяла меня рыдающего на руки, не одарила тем, что было сильнее видения смерти… Не правда ли, смешной мальчик?

В мое окно смотрит луна, такая же ледяная, вечная. Мертвые блики на стенке, на полу. Неуютно, зябко в нагретой комнате. Я вышел в коридор, к ее двери, постоял, послушал. Она вздохнула во сне как ребенок… Подойти к ней? Разбудить ее?… Мне одному с моей жалостью не совладать…

Нет, пусть они спят…

Сколько надо было накопить в мире зла, чтобы так вот однажды остаться наедине с единственной женщиной, в холодной тоске от неизвестности, гадая, не веря, не зная, сорвалась ли с цепи та вселенская злоба или не сорвалась? На что надеяться этой женщине? Какой станет ее судьба? Понимает ли, что будет с нами, если злоба все-таки обрушилась? Не слишком ли она спокойна? Или скрывает, как неспокойна? Или верит в доброту, вечную доброту земли, в рождение ребенка, в невозможность на земле Одиночества?

Но если придет оно — Одиночество? Придет в маленький наш огромный мир на троих…

Вот ему год, вот ему два, три, четыре… Он идет вместе со мной по этому лесу, и мир кажется ему одним бесконечным лесом. А я спешу передать ему все, чем богат… Память о мире, после которого он родился… В шорохе леса видит и слышит он созвучия немыслимо великих и прекрасных дел, невоскресимые легенды о городах со множеством людей, обрывки наук и знаний, похожих на сказки…

А чтобы он поверил мне, я включаю миражи далеких видений. Пока струится по тонким проводам идущий к нему из Прошлого магический ток. Пока в силах я поддерживать слабое течение тока…

Малыш верит мне, как верят они сказкам. Я говорю ему, а сам хочу видеть его на дымном асфальте опасном гремучей улицы, в толкучке людей, в суматохе непостижимо трудных нескончаемых утомительных до изнеможения дел… Я говорю ему… Ему?… Но разве не девочке?… Если родится девочка, назову ее Настенькой. В память о женщине, родившей меня. В память… Но как долго буду я способен жить сказками? Утешать близких моих легендами? Когда, угаснет во мне, пройдет мука от невозможности увидеть, как один, ребенок возьмет за руку другого и улыбнется мальчонке, оставленному там ?… В неизвестности…