Юрий Дружков - Кто по тебе плачет

Блаженство сидеть в нашем лесном кафе после двух ведер воды, опрокинутой на себя, до хруста вытянуть гудящие ноги. Над поляной вечер, еще не вечер, но уже не день. В окно виден мой дом, выступ на зеленом лугу, возникший, будто сам по себе, из ничего. Смотреть на него приятно, хотя на доме не обозначилась даже линия подоконников, но дверные блоки я поставил на свои места краном. И они выглядят как двери в пустоту. Двери сами по себе, на лугу, в никуда.

Чтобы не вызвать ее улыбку моим любованием, отвожу взгляд от окна и внимательно смотрю на девочек, журнальных девушек, наклеенных на стену вагончика прежними обитателями.

— Нравятся? — говорит она.

— Полная душевная обнаженность, ясность, как на ладони.

— Это плохо?

— Наверное, не так уж плохо, пока не дорастешь, пока сам не увидишь, как все простенько и спокойно.

— И девочек будешь ругать?

— Разве я похож на ругателя?

— Иногда на ворчуна.

— Я так непонятен?

— Почему непонятен. Взрослый человек и только… Люди разные. Один видит все через флёр, голубую дымку, а для другого сама жизнь четкая, простая, как фотография. На вид, на ощупь. И один другого не поймет.

— А разве это все не меняется в одном человеке, с годами?

— Флер, если он был, уйти не может. Он, как нежность, навсегда.

— Еще немного и начну обижаться.

— Прости, но почему?

— В юности я тоже не понимал моих дружков приятелей. Говорил с ними как из разных мирозданий. Они удивлялись мне, а я удивлялся им. Уверяли: все просто и скучно, вроде выпивки. Охмелился и ку-ку.

— А теперь?

— Что теперь… Однажды встретился мне юный Ромео. Сказал не таясь хорошенькой Джульетте из нашего дома: не придешь — морду набью… Джульетту я видел с таким вот журнальчиком подмышкой. При чем же тут флёр?

— Это сложно. Всё меняется. Моя племяшка показала мне альбом.

А там одни такие картинки наклеены. Вроде марок или открыток. Она говорит, у них в классе многие мальчики и девочки собирают. Понимаешь, собирают!.. И мне пришлось делать вид, будто я нисколько не удивилась. Племяшку знаю. Чистая девчонка. Могла и обидеть… Кинофестивали мимо не проходят…

— Но где же флёр?

— Не могу сказать.

— Грустно, когда флер с тебя сдирает как тряпку не фестиваль, не дружок-приятель, не забулдыга сосед, а… — Я не мог сразу найти нужные слова. — Сдирает самая близкая. Вот и начинаешь думать: флёр не в голубой дымке, не в том что увел, отбил, завоевал. А в человеческой возможности поклониться однажды, сказать: она согласилась войти в мой дом и подарить мне ребенка… Все остальное мираж, пыль. Останутся от нежности, от кружения вселенной одни эти цветные картинки, лукавые девушки, обнаженные, крепкие, свежие, как яблоки с дерева. Лица мадонн, а сами наизнанку…

— И все-таки у тебя над подушкой висит картинка с надписью, — сказала она совсем грустно и тихо. — Папочка, солнышко ненаглядное, вернись… Двадцать ошибок, а пишет…

Я вдруг ощутил, как повлажнело все внутри меня.

— Мальчонка слышал добрые слова, привык и повторяет как свои.

— Моя так не пишет, не говорит… Передразнивать умела. Меня, близких. Изображала, как мы ходим, как разговариваем… Артистка…

Я встал.

— Где у тебя твой коньяк для конфет?

Я нашел эту совсем полную бутылку, взял в настенном шкафчике две рюмки, налил вино.

— В такой вечер не грех и напиться. Пожалуйста, выпей. Немножко.

— Потом еще немножко. Потом луна в окошко…

Не знаю как луна, вечер плескал в окно прохладу. Коньяк будто настоян свежим горьковатым сеном, воздух настоян свежим сеном. До чего тихо в этой чужой вселенной.

— Жива ли она? — сказала захмелевшими губами. Наверное, то, что боялась, долго боялась произнести. Куда уводят нас обыкновенные слова?

Я вздрогнул. Разве так можно?

— Глупая ты, глупая, разве так можно? — говорю, а сам чувствую, как стиснуло сердце болью. Пропали все-таки не они, а мы. Что им в эту минуту про нас думается?… Им трудней. Плачут они… Если кто-то о тебе плачет, все будет хорошо. Главное знать: кто по тебе плачет…

Я пришел к себе и зажег свет. Вот она, картинка, в прозрачной пленке, над моей постелью. Папа, с руками закорючками, с огромными глазами, больше похожий на веселого разбойного пирата в модном галстуке.

«Папачка солнышка мае нинагляная скарей вирнис»… Он однажды прислал мне, когда я был в отъезде. Я с тех пор вожу эту картинку всюду. И на этот раз она летела и тонула вместе со мной.

Солнышко мое ненаглядное, мальчик мой, где же ты?… Бегаешь к дверям на каждый звонок? Ждешь на скамеечке у подъезда, как ждал меня зимними вечерами, чтобы взять за руку на скользкой ступени, мокрой от снега варежкой, повести в дом. И никто не может сказать, где я, когда вернусь…