Юрий Дружков - Кто по тебе плачет

Мы пили фруктовую холодную воду, жевали печенье с маслом, свежим, сливочным. Если бы я знал раньше, какое фантастическое удовольствие придумано, создано, вложено во все эти жестяные, полированные сверкающие банки!

Простите нас, беспечные хозяева. Мы ждали вас утром, ждали половину дня, ждали, пока ходили по вашим кладовкам, ждали, когда начали стамеской долбить жестянки… ожидая, что вот-вот за нами придут и станут вязать лесных уголовников, отпетых взломщиков. Никто не пришел: ни днем, ни вечером. Больше у нас не хватило ни мужества, ни сил.

На другой день мы сами себе устроили королевский завтрак. Умяли по два сырых яйца, не обратив тогда внимания на красные буквы очень сложной дырчатой коробки, надпись на ней: «для инкубатора». Жевали копченый припас, хрустели печеньем, откупорив снова бутылки «рябиновой» города Риги. Тоже не заметив строгой надписи — вложенный лист бумаги — «образцы для сравнения».

Лишь потом я пошел искать в пещерах Аладдина хоть какое-нибудь мыло и напал не только на «русский лес», «банное», «земляничное», «детское», но и на целые груды зубной пасты, щеток в целлофане. Увидел то, о чем и думать не мог: электрические бритвы, безопасные лезвия в нарядных коробках и станочки для них.

— Ура! — завопил я на весь дом. — Да здравствует мыло душистое, к нему полотенце пушистое. Давайте резвиться, плескаться, нырять, бултыхать, кувыркаться. В лохани, в реке, в океане!

Она смеялась, глядя, как я размахиваю руками, жонглируя мылом.

— Ну и влетит же тебе. Все краденое.

Кажется, мы понемногу начали воскресать из первобытного состояния, выходить в люди.

Я нашел стопы мохнатых новеньких полотенец в той же кладовой, где была такая богатая косметика, нашел ведро и большой эмалированный таз. Ведро взял себе, а таз торжественно вручил ей.

Мы разделили наши умывальные владения. Мне досталась водонапорная башня. Там я и сотворил себе ту блаженную очистительную прохладную баню, какую никогда не забуду.

Бесполезно было касаться моей щетины электрической бритвой, безнадежно, бессмысленно. Я прихватил казенный бритвенный прибор, вложил в него лезвие, намылил себя и начал смахивать лесную, дикую хвою, припевая от наслаждения.

Потом я заливал себя водой, прямо из ведра, внахлест, казалось, отмывая не телесную накипь, а усталость и горе, тяжкую муку необъяснимой вины за эту земную живую радость.

Вода лилась по каменному полу, я шлепал по ней босыми пятками счастливый, мокрый, свежий. Тер себя полотенцем…

— Ты неузнаваем, — сказала мне лесная неузнаваемая женщина.

— Прошу не заглядываться, еще понравлюсь.

— Не бойся, ты не в моем стиле.

— Это не имеет никакого значения, поскольку ты в моем.

— Я думала до сих пор, ты герой, — засмеялась она.

— Кто же я?

— Шалопай.

— Жулик я. Мелкий воришка. Нет, очень крупный рецидивист. Подожди, я украду сандалии. Пару! Две пары сандалий. Хочешь ботинки? Мужские ботинки? Я подарю тебе. Женских там почему-то нет…

Мы отправились изучать остальные здания в непонятном поселке, обутые, как вполне приличные люди. Какая светлая радость — новые крепкие сандалии на пятках, новые, хоть и чужие, носки.

В оранжерее летали несколько воробьев, попавших сюда через приподнятые фрамуги. Тонко зудели пчелы в нагретом и влажном воздухе среди сплетенья самой разной понятной и непонятной зелени. По тонким пластмассовым трубам всюду капала вода. Я чуть было не придавил серую лягушонку на песчаной дорожке, разглядывая крохотные помидоры, усатую землянику с цветами в сине-зеленых листьях.

Внутри она казалась огромной, лесная оранжерея. В ней росли незнакомые деревца и кустарники. Но про это зеленое богатство — потом, в более спокойную минуту…

— Не могли такое хозяйство бросить надолго, сюда придут, — уверила она.

— По-моему, работает автоматика.

— Ну вот, — обиделась она, будто я виноват, что работает автоматика, — все равно садовник нужен…

В конце оранжереи, там, где сложены пластиковые мешки с удобрениями, лопаты на садовой тачке, нашлась дверь в соседнюю пристройку с непроглядными стеклянными блоками поверху стен, от которых в большом зале было светло и не очень понятно, куда мы попали: в очередной склад, некую фабрику или котельную. Широкие, не совсем широкие, узкие оранжевые, зеленые трубы тянулись по всему залу от глянцево-матовых котлов, один из которых был оранжевым, а другой зеленым, цвета зеленой морской воды. Оранжевый покоился, на кафельной печи, зеленый стоял посреди зала, видимый со всех сторон, с двумя огромными вентилями на закругленных торцах. Это все можно разглядеть не сразу: потому что проходы между котлами и печью заставлен самым неподходящим для труб и котлов: не распакованной финской мебелью — шкафами, диванами, кроватями, стульями, столами, тумбочками, книгами, связанными в пачки, завернутые в бумагу.