Этгар Керет - Семь тучных лет

Когда мои книги начали переводить на другие языки, оказалось, что самая серьезная и несколько неожиданная известность ждала меня в двух странах – Польше и Германии. Позже, в идеальном соответствии с маминой биографией, к ним присоединилась Франция. Мама никогда не возвращалась в Польшу, но мой успех у нее на родине был для нее очень важен – важнее даже, чем мой успех в Израиле. Помню, как она прочла мой первый сборник в польском переводе и сказала: «Ты вообще не израильский писатель. Ты польский писатель в изгнании».

Мама смотрела на эскиз дома не дольше секунды. К моему изумлению, она сразу опознала улицу: по чистой случайности узкому дому предстояло возникнуть там, где маленькое гетто сообщалось с большим. Когда мама тайком пробиралась обратно с едой для родителей, ей приходилось миновать баррикаду, охраняемую немецкими солдатами. Она знала, что если ее поймают с буханкой хлеба, то расстреляют на месте.

И вот я здесь, на том же перекрестке, а узкий дом перестал быть просто планом. Возле дверного звонка висит табличка с крупными, четкими буквами: DOM KERETE (ДОМ КЕРЕТОВ). И я чувствую, что теперь мы с мамой действительно исполнили дедушкину мечту: наше имя опять живо в городе, где от нашей семьи не осталось почти ни следа.

Когда я возвращаюсь из кафе, у входа меня ждет соседка, еще старше моей мамы; в руках у нее банка. Она живет через дорогу, услышала про узкий дом и решила встретить нового израильского соседа баночкой домашнего варенья. Я благодарю ее и объясняю, что мое пребывание в этом доме будет редким и чисто символическим. Она кивает, но почти меня не слушает. Мужчина, которого я ловлю на улице, чтобы он переводил с английского на польский, в какой-то момент бросает это занятие и виновато говорит, что соседка, кажется, неважно слышит. Я снова благодарю ее и хочу уже войти в дом. Она хватает меня за руку и разражается длинным монологом. Наш переводчик еле за ней поспевает.

– Она говорит, – объясняет он, – что, когда была маленькой, неподалеку жили две ее одноклассницы. Обе они были еврейки. Когда пришли немцы, они были вынуждены перебраться в гетто. Перед их уходом ее мама сделала два бутерброда с вареньем и попросила передать этим девочкам. Они взяли бутерброды, сказали «спасибо», и больше она никогда их не видела.

Пока он говорит, старушка кивает, словно подтверждая все сказанное на английском, а когда переводчик заканчивает, добавляет еще несколько фраз.

– Она говорит, это точно такое же варенье, с каким ее мама сделала те бутерброды. Но времена теперь другие, и она надеется, что вас никогда не заставят уйти.

Старушка все кивает, глаза ее наполняются слезами. Когда я ее обнимаю, она сперва пугается, а потом расцветает.

Вечером я сижу на кухне моего узкого дома, пью чай и ем бутерброд с вареньем, сладкий от щедрости и горький от воспоминаний. Я жую, и тут на столе вибрирует мобильник. Я смотрю на экран: это мама.

– Ты где? – спрашивает она обеспокоенно, совсем как когда я был маленьким и слишком долго не возвращался из гостей.

– Я тут, мама, – говорю я, и у меня перехватывает горло. – Я в нашем доме в Варшаве.

Жена говорит, что я слишком добрый, а я утверждаю, что это просто она оченв, очень плохой человек. Мы всерьез поссорились из-за этого, едва начав жить вместе. Это произошло, когда следом за мной в нашу квартиру вошел таксист, который привез меня домой из университета. Ему нужно было пописать. Жена проснулась от шума туалетного бачка и вышла в гостиную не вполне одетой. Тощий таксист вышел ей навстречу из ванной и, застегивая ширинку, вежливо пожелал доброго утра. Моя жена выпалила «О господи!» и бросилась назад в спальню.

Ссора началась, когда Тощий ушел. Жена сказала, что это безумие – привести в дом едва знакомого таксиста и пустить его в туалет. Я сказал, что поступить иначе просто жестоко. В конце концов, вся сфера таксистских услуг построена на внимании к чувствам пассажиров. А водители колесят по улицам день-деньской в машинах без туалета, и куда ты прикажешь им облегчаться – в багажник? Пока мы обсуждали выдвинутое ею предположение, что я ненормальный, разговор шел вполне цивилизованный. Но как только я выдвинул обратную гипотезу – о том, что, возможно, значительная часть человечества приглашает таксистов зайти в туалет, и удивляет это лишь худших из нас, включая мою жену, – уровень децибелов стал расти.

Кончилось тем, что мы составили список из шести общих друзей, которым решили задать один и тот же вопрос: «Вы когда-нибудь приглашали таксиста к себе домой, чтобы он мог сходить в туалет?» Если большинство скажет «да», я могу и дальше приглашать к нам таксистов. Если большинство скажет «нет» – я прекращу. Если же будет ничья, я смогу и дальше приглашать таксистов, но извинюсь за то, что назвал жену плохим человеком, и неделю буду ежедневно делать ей массаж ступней.