Сергей Кузнецов - Серенький Волчок

"Кофе Бин" был одной из первых московских кофеен, и посетители прикалывали свои визитки на специальную доску у входа, словно помечая территорию. Визитки были большей частью мужские, как и положено по законам животного мира, но в толстую книгу, лежавшую на столе, писали и мальчики, и девочки, так что на ее страницах обсуждение местных проблем (например, хорошо ли, что в "Кофе Бине" не курят), перерастало во флирт, и вот уже назначались встречи, скажем, здесь же, в пятницу в семь. Денису нравилось думать, что на самом деле первые образцы переписки были сымитированы владельцами "Кофе Бина", чтобы превратить кофейню в клуб знакомств.

– Напоминает гостевые в Интернете, - сказала Маша, - то же самое.

– А ты тоже бываешь в Интернете? - спросила Таня.

Ее оцепенение, казалось, прошло. Денис снова узнавал голос, может быть, даже возбужденнее, чем обычно. Перед Таней стояли два "бейлиса", со льдом, как она любила. Серебряным колечком с ажурным узором из треугольников и квадратов она постукивала по краю бокала. Другую руку опустила под стол, и Денис представил, как она сгибает и разгибает пальцы или комкает носовой платок, словно в каком-то старом японском рассказе.

– А тебя должны звать Мириам в Израиле, - сказал Маше Абросимов, чуть отодвигаясь от Тани.

– Почему? - удивилась Маша. - Меня всю жизнь Маша звали.

– А ты еврейка?

– А разве не видно?

Собственно, даже слышно, подумал Денис. Еврейская манера отвечать вопросом на вопрос. Абросимов мог бы изучить эту привычку за годы дружбы с ним - впрочем, нет, вряд ли, Денис приложил достаточно усилий, чтобы избавиться от этой привычки. Он знал, что будет дальше: Вадим перешел к следующему номеру, который они обычно разыгрывали на пару, пугая малознакомых евреев, чувствительных к национальному вопросу.

– Мне - нет, - ответил Абросимов. - Я никогда не могу определить евреев с первого раза. - Он сделал небольшую паузу. - Евреев и еще гомосексуалистов. - Замолчал, будто ожидая вопроса, и едва Маша открыла рот, сказал: - Просто до последнего хочу думаю о людях хорошо.

Евреи, жившие в России, обычно смеялись над этой шуткой; приятель Дениса, заезжавший на лето из Штатов, политкорректно оскорбился. Однако сейчас не самое подходящее время проверять Машино чувство юмора - впервые Дениса немножко покоробило от игрушечного, показного антисемитизма Абросимова. Наверное, Вадим сам не понимает, что говорит, потому что и у него внутри тот же ком, качающийся вверх-вниз, можно и не спрашивать, Денис все-таки знал его хорошо, все понимал, но сил подыгрывать не было, и потому он молчал.

Маша не обиделась, но и не рассмеялась. Скорее удивилась и сказала, кивнув на Майбаха:

– Так у тебя же друг - еврей.

Денис растрогался. Это была его реплика, это он всегда говорил в этом месте: "Так я же - еврей, а мы друзья!" - с такой изумленной и чуть обиженной интонацией, безошибочно действующей на чувствительных зрителей, безосновательно подозревающих здесь глубокую внутреннюю драму.

Абросимов тоже порадовался удачному попаданию. Удовлетворенно улыбнувшись, он подвел итог:

– Ну, вот я и говорю - сразу не смог, а потом было уже поздно. - И с искренним недоумением - последний аккорд: - Что же теперь, не дружить с ним, что ли? Я же не антисемит, в конце концов.

– И среди евреев бывают хорошие люди, - не выдержал Денис.

– Да ну вас, - сказала Маша, наконец сообразив, что происходит.

Меня так долго пугали антисемитизмом, объяснял особо ранимым знакомым Денис, что я получаю огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие, когда сам или на пару с Вадимом изображаю антисемита. Это как если ты маленький мальчик и больше всего на свете боишься старшеклассников-хулиганов с длинными нестрижеными волосами, как у шпаны в кино, которое показывают на детских сеансах за десять копеек. И как только дорастаешь до восьмого или, может, девятого класса, заводишь себе хайр, точно такой же, как у тех, кого боялся пять лет назад. Тоже способ идти навстречу своему ужасу.

Но сегодняшнему ужасу навстречу не пойдешь, потому что он - не тот ужас, не страх "плохих ребят", не боязнь нарваться и огрести, а какое-то неоформленное предчувствие, может, и не связанное с Сережей, может, возникшее намного раньше, месяц назад, когда он услышал разговор Семина с Дядей Федором, про сброс ГКО, вэбовки и мартовскую отставку Черномырдина. Он не очень понял деталей, но слова "государственное "МММ", доносившиеся из-за двери Гениного кабинета, очень не понравились ему - а еще больше не понравился тон Дяди Федор. Но тогда он не сознался в этом даже сам себе и, продолжая краем уха слушать разговор начальства, по-прежнему расхваливал Наташке-Чебурашке Псоя Короленко и привычно строил глазки. Прошел месяц, ничего не изменилось в "Нашем доме", но почему-то после Сережиной смерти Денис опять вспомнил тот разговор.