Евгений Чижов: Ревность

— Как вы тут дышать можете?! Тут же без противогаза нельзя!

— А ты через рот дыши, — посоветовал Санек, — Я вон дышу, и ничего.

— Да тебя вообще ничем не проймешь. Пробовал через рот, только хуже.

— Спрысни его дезодорантом, — предложил я. — Может, поможет.

Эта мысль показалась Коляну дельной. Он принес из туалета освежитель «Сирень после дождя» и выпустил на новоприбывшего примерно полбаллона. Густое облако концентрированного сиреневого аромата заполнило палату.

— Весной запахло… — мечтательно заулыбался Санек и попросил у меня мобильный — звонить своей девушке.

У меня от едкой химической сирени защекотало в носу, я не удержался, чихнул, и острая боль продрала всю спину. Меня всего два дня как прооперировали, и любое резкое движение отдавалось в располосованной спине. Я перешел из разряда ходячих пациентов в лежачие, то есть целиком зависимые от медперсонала, которого было не дозваться, и от соседей по палате. К счастью, Санек с Коляном не оставляли меня своей заботой. Особенно — в благодарность за мобильник — усердствовал Санек: приносил мне воду или чай, регулировал и менял капельницы, из которых с утра до вечера сочились по трубкам в мой загноившийся организм целебные питательные растворы.

Не успело облако сирени рассеяться, как с нашим новым соседом стало происходить что-то странное. Его храп прекратился, сменившись глубокими булькающими звуками, заставлявшими грудную клетку ходить ходуном. Затем тяжелая голова приподнялась вместе с верхней половиной туловища, хотя глаза оставались закрытыми, он как будто пытался встать с кровати, начал спускать вниз ноги, вытянул вперед руки… Потом руки и ноги затряслись крупной дрожью, точно он вцепился в оголенный провод, — усилие преодолеть чудовищную тяжесть, вминавшую его в постель, перешло в конвульсии. Несколько минут он молча боролся, упрямо наклонив перебинтованную голову, весь беззвучно трясясь… Но сила тяжести победила, бросила его обратно на спину, он выгнулся и захрипел, раздирая вздувшееся горло сиплым утробным рычанием.

— Что это с ним? Что это, а? — Санек надеялся, что мы с Коляном, старшие, знаем больше него. — Побегу за врачами.

— Похоже, концы отдает, — сказал Колян.

На губах у хрипевшего стали надуваться кровавые пузыри, видно, он прикусил язык, и рот наполнился кровью. Темные, почти черные струи потекли с губ на подбородок, оттуда на шею и на подушку. Он больше не пытался подняться, только руки тянулись, вслепую шаря вокруг, хватая наугад воздух. Пальцы стискивались в кулаки, как будто он грозил нам напоследок. Глаза были по-прежнему закрыты, во всех движениях не было заметно и проблеска сознания, его жизнь хрипела, рвалась и металась в нем сама по себе, ища выхода, спасения из гибнувшего тела.

Я наблюдал за конвульсирующим напротив меня человеком со странным спокойствием. После операции, когда отошел наркоз, меня всерьез волновало только одно: найти такое положение, в котором я чувствовал бы меньше боли. Боль привязывает к себе и отделяет от внешнего мира непроницаемой, хоть и прозрачной стеной. Сквозь нее видны все детали, но не проникают искажающие картину и замутняющие взгляд эмоции. Человек, испытывающий боль, — идеальный наблюдатель.

Когда пришел врач, хрипевший почти затих, только голова тяжело перекатывалась по залитой кровью подушке. За врачом вкатили носилки два санитара, один из них повел носом:

— Аромат у вас тут…

Он потом рассказал Саньку, а тот мне, что до реанимации они нашего недолгого сопалатника не довезли: на полпути стало ясно, что нужно заворачивать в морг.

Запах сирени еще долго оставался в воздухе, не желая смешиваться с другими запахами палаты, сопротивляясь вторжениям коридорной вони. Но теперь он был еще хуже ее, слащавый и едкий, он неотступно напоминал о смерти, случившейся у нас на глазах, не давал забыть о ней. Он проникал даже в сны, если мне удавалось заснуть. Мне тогда часто снилось, что я спасаюсь бегством: ухожу от опасности, из больницы или из заключения, но, прежде всего, бегу из своего теперешнего переломанного, бревном лежащего тела в старом, целом и невредимом, полностью мне послушном. Быстро прохожу ночными больничными коридорами мимо умоляющих развязать их, тянущих ко мне руки психов, затем пробираюсь через морг с шевелящимися, бормочущими покойниками, спешу по темным пустым улицам, оборачиваясь на ходу, ожидая погони, и, наконец, попадаю в густую сирень, из которой нет выхода, отталкиваю от лица тяжелые черные грозди, задыхаюсь в вязком запахе, бесповоротно теряюсь в благоухающих смертью зарослях…