Алекс Тарн - В поисках утраченного героя

С этого момента безумную затею Ицхака Лави можно было считать удавшейся, и официальным подтверждением тому стало наличие слов «Гинот Керен» в списке так называемых нелегальных форпостов, а точнее — в доносе, ежеквартально подаваемом куда надо неутомимыми доброхотами из антиизраильских израильских организаций. Теперь имя Керен Лави светилось на столах американского госдепартамента, звучало в коридорах ООН и в кулуарах Европейского Союза. И хотя само по себе это не могло вернуть Ицхаку его девочку, в одном он мог быть уверен: памятник ей получился на славу.

Последующие годы Лави посвятил легализации поселения. Для этого понадобилось по нескольку раз пройти все круги ада: нудные бюрократические процедуры, унизительное парламентское лоббирование, нечистые партийные интриги, черное время рабинщины. Он суетился, лгал, изворачивался, обещал невыполнимое, грешил на каждом шагу, за каждую печать, бумажку, разрешение. Его выкидывали из дверей чиновничьих кабинетов — он лез в окна; ему плевали в лицо — он улыбался в ответ, заискивающе и непреклонно. Меньше всего Ицхака Лави волновало, что скажут о нем другие. Гинот Керен — его город, памятник его дочери — рос медленно, но верно.

Они не могли не победить — Ицхак и его город — и они победили. Нужные слова вползли в нужные строчки нужных бумаг; в нужных местах, припечатанные нужными штампами, повисли закорючки нужных подписей, свершилась вожделенная легализация. Слова «Гинот Керен» перекочевали из ябедных списков в параграфы государственного бюджета; теперь его жители могли вдыхать воздух Самарии на вполне законных — по крайней мере, в пределах Страны — основаниях.

Правда, на Ицхака Лави эта полная и безоговорочная победа оказала неожиданное действие. Он словно сдулся, съежился, усох — как будто десятилетняя неравная борьба с мельницами судьбы — из тех, что мелют не зерно, а человеческие жизни — как будто эта борьба наполняла не столько его время, мысли, воображение, сколько его самого — физическое тело, то, что еще именуется плотью, — как кровь наполняет сосуды; и теперь, с окончанием борьбы, кончилось и наполнение… — и кровь, и воздух.

Он не умер, нет — во всяком случае, не сразу — а просто перешел в полное распоряжение жены, и когда та, воспрянув духом, решила переехать в Петах-Тикву — поближе, как она выразилась, к цивилизации — не возразил ни словом. Где-то там, в высокоразвитой цивилизации Петах-Тиквы, они и растворились, можно сказать — без следа. Если, конечно, не считать таковым поселение Гинот Керен — будущий город, памятник девочке Керен Лави. Некоторые из его жителей восприняли отъезд супругов Лави как предательство. С точки зрения других ничто не могло лишить Ицхака вечных лавров героя…

Что тут скажешь? — Повседневность и впрямь требует иного вида храбрости и упрямства. Да и есть ли они в природе — герои? Или нас слишком пичкали в детстве греческими мифами про безмозглого убийцу Ахиллеса и профессионального мошенника Одиссея? Что нам они и убитая ими Гекуба? Пусть творят свои кровавые подвиги там, на своих берегах, к северу от нашей земли. Здесь же не признают ни героев, ни кумиров.

— Между прочим, — вдруг проговорил Беспалый, — Тали из секретариата утверждает, что этот Арье Йосеф никакой не Арье и даже не Йосеф. На самом деле он из Русии. Сменил по приезде и имя, и фамилию. Что вы на это скажете?

Он выдержал паузу, ожидая от слушателей изумленных возгласов, вопросов и других проявлений заинтересованности. Но мы молчали, глядя на дома Гинот, плывущие в пыли за окнами тойоты.

— Фамилия у него Йозефович! — сообщил Бенда, так и не дождавшись ничьей реакции. — А насчет имени еще круче: то ли Лео, то ли Леон, то ли вообще Леонид. Что вы на это скажете? Кого из них искать будем?

— Всех сразу, — мрачно ответил Вагнер, останавливая машину перед одним из домов. — Вылезайте, приехали.

Нас встретила Ольга — дочь Арье Йосефа. Рядом с ней, держа мать за подол и опасливо поглядывая на вошедших мужчин, переминалась девчушка лет двух-трех.

— Вот, болеет, — виноватой скороговоркой произнесла Ольга после первых приветствий и погладила ребенка по пушистой макушке. — Она болеет, а я больничный взяла. А скоро и муж подъедет. Я ему позвонила насчет отца, так он сказал, что приедет искать. Хотела сама пойти, да вот ее не с кем…

Вагнер поднял руку, и она послушно смолкла, уставившись на него со смешанным выражением надежды и вины, как будто отец пропал не сам по себе, а именно из-за нее, недоглядевшей, не принявшей нужных своевременных мер.