Оксана Робски - Устрицы под дождем

Да, матери он точно звонить не будет.

После того, как она позвонила его матери и кричала в трубку, что ее сын развращает ее дочь. Он тогда неделю с ней не разговаривал, якобы она малолетка и с ней дела лучше не иметь.

Потом ничего. Помирились. С ним. Не с матерью.

Потом он стал Ее Великой Первой Любовью.

Только уже к бабуле его водить было нельзя. В одну из пятниц, когда снова срочно нужны были деньги, Маруся приехала к ней в слезах, рассказала, что свадьба расстроилась, он ее бросил. А она беременна. Бабушка сама после двухчасовых причитаний и вопроса «Мать не знает? » предложила делать ей аборт. И деньги на аборт дала.

Они тогда до шести утра в ночном клубе гуляли и подружка ее любимая. С первого класса.

Как она ничего не почувствовала? Слишком доверяла? Или слишком любила? Их обоих.

А они потом любили друг друга уже без нее.

Она хотела умереть. Резала себе вены. Только почему-то не поперек, а вдоль руки. Тушила об себя бычки. И ненавидела. Их обоих.

Купалась в своей ненависти, как в ледяной купели после бани: сердце замирает, а ты думаешь: ну еще, еще чуть-чуть.

Она ее каждое утро встречала в школе.

Она перестала ходить в школу.

Ее отец (липовый, но она тогда этого не знала) все узнал или сам догадался.

Она плакала у него на плече. Рыдала, всхлипывала, причмокивала, кашляла, шмыгала носом. А он держал ее за руку. Аккуратно, чтобы не задеть свежие раны.

А потом он поехал к нему. К Ее Великой Первой Любви. Он хотел набить ему морду, он говорил с ним о ней, Марусе. Что отвечала Великая Первая Любовь? Папаша, я не люблю вашу дочку? Или: Отстаньте от меня с вашей Марусей?

Это было унизительно. Когда Маруся узнала об этом, она кричала от беспомощности. От того, что ничего невозможно вернуть.

– Как ты смел?! – Ее отец (не настоящий, поддельный) протягивал к ней руки, чтобы успокоить, но она захлебывалась в плаче, она кричала ему: – Как ты смел? Это унизительно! Почему ты меня не спросил? Я ненавижу тебя!

В тот день закончилась жизнь.

Чтобы началась другая, Марусе ничего не оставалось делать, как начать встречаться с его товарищем.

Обниматься с ним и целовать в губы, когда на горизонте показывался Ее Великая Первая Любовь и ее подружка. Любимая. С первого класса.

А потом нашелся ее папа.

Мать увидела его фотографию в газете и узнала его.

К тому моменту их отношения были накалены до предела.

Их общение сводилось к тому, что Маруся, появившись дома поздно ночью, распахивала дверь в материну комнату и требовала ужин.

С появлением папы все изменилось.

Она приехала в школу на «Мерседесе». С водителем в галстуке. Она носила учебники в сумке Дольче Габана, а после зимних каникул всем недовольно рассказывала о том, как мало снега выпало в Куршавеле и какое плохое было катание.

С Ее Великой Первой Любовью они встретились случайно, во дворе школы. Потом он рассказывал, что ждал ее.

Они обменялись колкими шутками, потом острыми взглядами.

Он спросил:

– Где твой любимый?

Она сказала:

– Мой? Сидит дома, скучает по мне. А где твоя девушка?

– Моя? У меня нет никакой девушки.

– Нет? А как же эта коротконогая такса, с которой ты проводил все свое время?

Он неопределенно усмехнулся. Она развернулась.

– Подожди, – позвал он. – Чего делаешь после уроков?

– А ты в связи с чем интересуешься?

– Так… в кино тебя хотел пригласить…

Они поехали в кино на ее «Мерседесе».

В темном зале, на последнем ряду они помирились.

Жаль только, что она перестала видеть свою бывшую подружку по утрам в школе. Та не ходила.

Медсестра, любительница шахмат, сменила медсестру в черной шапке. Она вытащила из Марусиной вены тонкую иголку.

Вспоминать было и не грустно, и не тяжело. Она ни по кому не скучала и думала обо всех этих людях не потому, что они являли для нее какую-то ценность, а просто потому, что они были в ее жизни.

Она думала не о них. О себе.

А может быть, я уже тоже сошла с ума? А может быть, сумасшествие – это когда ты вспоминаешь обо всем без боли?

Она завернулась в одеяло и подошла к окну.

Девушка с хвостом на корточках здоровалась с землей.

Рядом с ней, тоже на корточках, здоровался с землей светловолосый молодой человек с первого этажа.

Нянечка стояла рядом и смотрела в небо.

Ирина заказала себе жареного омара, хотя на самом деле больше предпочитала вареного, а Ангелина Петровна телятину, припущенную в красном вине.

– Что ты будешь, котенок? – спросила она у Аркаши, ласково улыбаясь.