Оксана Робски - Устрицы под дождем

Дедушка говорил, что «любовь – это когда весь мир умещается в одном человеке. Но поверить в это может только ребенок».

Оля всматривалась в лицо Давида. Он ведь стоял совершенно голый. Она пыталась найти в его лице тень стыда или… какой-нибудь неловкости.

Его молодое лицо было безмятежным.

Смогла бы она стоять голой вот так же, с упоительным ощущением собственной правоты?

А что бы вообще она могла делать с этим ощущением? Вчера попробовала поголодать… Оказалось, вранье. Потому что голодать – это не естественно.

Надо не стесняться того, что естественно.

Любить?..

Она мысленно попрощалась с Давидом.

Медленно и гулко прошла по залу.

На квадратном постаменте застыла невысокая, в бесформенной длинной одежде фигура. С тонким лицом, которое могло принадлежать и мужчине, и женщине. И тому, кто чаще зол, и тому, кто чаще добр. Лицо казалось застывшим, но не потому, что оно было каменным.

Оля прочитала табличку: «Жан Барбе. Ангел».

Оля никогда раньше не видела ангелов и теперь удивилась тому, как он выглядел.

Ей всегда казалось, что ангел моложе, веселее и почему-то в коротких шортах.

Он чем-то должен был напоминать ее, восьмилетнюю.

Оля долго смотрела на ангела настоящего.

С ним ей было спокойно. И не потому, что он добрый. А потому, что он все про нее знал. Он указывал на нее пальцем, и Оля точно знала, что это не просто вперед вытянутая рука, а именно палец, указывающий на нее.

Он все про нее знал и все понимал.

И он так ее понимал, что все ее мысли и ее поступки стали казаться ей хорошими и правильными.

И Оля решила, что правильно – это не тогда, когда ты делаешь то, что от тебя ждут другие. Правильно – это когда ты понимаешь, почему это ты делаешь.

А ангел – это совсем не тот, кто делает добрые дела. Ангел – это тот, кому не стыдно рассказать про себя.

Она почти до самого вечера стояла перед его вытянутым пальцем и рассказывала про себя. Все-все-все.

Марусина процедура называлась «душ Шарко». Маруся стояла под острыми струйками воды, которые тысячами уколами входили в ее кожу, и их брызги образовывали струящийся каскад, отгораживающий ее тело от внешнего мира. Ее разум и ее сознание.

Прекращение процедуры Маруся восприняла как очередное насилие над личностью.

– Эй, – закричала она, хотя и знала, что это бесполезно, – включите воду! Эй! Эй! Эй!

Вспомнила надзорную палату – одиночество с иголкой в вене. Потянулась к полотенцу.

Когда в 16.20, обзвонив всех своих обычных родственников, девушка с хвостом зашла в палату к Марусе, она сидела на полу, в ворохе конфетных оберток, и, тщательно пережевывая одну из них до состояния плотного мокрого комочка, плевалась этой готовой к употреблению пулей через трубочку-ручку в воображаемую мишень на стене. Этой мишенью была только ей, Марусе, видимая черная точка, но ее это абсолютно не смущало. Главным была не мишень, а процесс.

Девушка с хвостом аккуратно развернула конфетку, положила ее в рот целиком и отнесла обертку в мусор.

– Хочешь, пойдем в подвал? – предложила Маруся. – Поищем там твою подпольную кухню. Тихонько. Никто не увидит.

Очередной тщательно пережеванный комочек мокро ударился об стену.

– Почему тихонько? – спросила девушка, держа в руках свою обычную для этого времени книгу, которую она принесла Марусе, чтобы почитать ее вслух.

– Чтобы не было проблем. – Очередной плевок.

– Ты не поняла. Здесь нет проблем. Мы – свободны. Разве ты ничего не слышала про закон 1987 года? 2

– Нет. Я слышала про конституцию…

– Этот закон полностью перевернул все представления о психиатрии. Свобода – вот на чем держатся все его постулаты. И я конечно же была в подвале. И ты можешь пойти, если хочешь. Мы – свободны! Дыши полной грудью.

– Чем? – закричала Маруся, и девушка слегка отодвинулась от нее. – Чем здесь дышать? Анализами? Ты думаешь, что свобода – это когда ты в любой момент можешь пописать в пробирку? Ты вообще была когда-нибудь в Лондоне? Ты вообще ела устрицы?

– Ела, – улыбнулась девушка с хвостом, отодвигаясь к двери.

– Где?

– Здесь.

– Здесь? – Маруся презрительно фыркнула. – Разве здесь можно почувствовать вкус устриц?

– Только здесь и можно. – Девушка тряхнула головой, и хвост последовательно ударился о спину, шею, затылок и плечо. – Потому что только здесь это будет твой собственный вкус. Твой собственный, – повторила девушка, – а не навязанный.

– Ладно, – улыбнулась Маруся, – возвращайся.