Оксана Робски - Устрицы под дождем

– А ты пообещаешь мне одну вещь.

– Какую?

– Когда этот страх пройдет, ты расскажешь мне, откуда он взялся.

– Хорошо, Константин Сергеевич. Я пошла?

Главное, чтобы не подвела Наташа в платочке. Маруся потратила на нее целый день. Она была центральным звеном «комнаты страха».

После отбоя, когда весь этаж уже спал, Маруся зашла за актрисой.

Она лежала в постели, читая книжку.

– Пора, – сказала Маруся.

– Может, завтра? – потянулась актриса в постели.

– Боитесь, не справитесь с ролью Фемиды? – участливо спросила Маруся.

– Я? – возмутилась актриса и встала. Перед дверью в свою комнату Маруся завязала актрисе глаза платком.

– А руки как держать? – спросила актриса, входя в образ.

– Произвольно. Я буду вас вести. Вы молчите. Вы проходите испытания.

Маруся открыла дверь. В комнате было темно. Она повернула актрису вокруг себя несколько раз, актриса, качнувшись, остановилась. Вытянула вперед руку. Маруся взяла ее за руку, подвела к табуретке. Заставила встать на табуретку, слезть, снова крутанула вокруг себя.

– Ш-ш-ш, – прошептала Маруся актрисе в ухо.

Та отшатнулась, но послушно молчала.

Маруся стояла перед ней, держа платок перед лицом актрисы. Делая неуверенный шаг, актриса дотрагивалась рукой до платка. Отодвигала его, делая еще шаг, снова путалась в платке.

– Ты где? – проговорила актриса.

– Ш-ш-ш, – шипела Маруся.

– Ты здесь? – Актриса начала нервничать.

– Ш-ш-ш.

Наконец она стала делать то, что Маруся уже давно ждала: снимать повязку. Причем Маруся даже в темноте чувствовала, что руки ее дрожат.

Маруся зажгла фонарик в ту секунду, когда повязка с глаз актрисы упала.

Одновременно включилось радио. На всю громкость.

Маруся мигала фонариком, держа его точно под лицом девушки в платке. Только в этот раз она была без платка. Она была абсолютно лысой. Узнать ее было невозможно.

Маруся часто мигала фонариком под ее неподвижным лысым черепом, радио пело, актриса орала.

Девушка была невозмутима, только свет фонаря бросал на ее лицо замысловатые тени.

В эту ночь дежурил Константин Сергеевич. Он ворвался в палату, когда актриса еще кричала. Она кричала, когда он пытался ее увести, она кричала, когда прибежали санитары и вынесли ее на руках.

Она замолчала после укола.

Маруся надела платок Наташе на голову. Ее увели.

Марусю снова привязали ремнями к кровати и вставили в вену иглу.

Маруся ни о чем не жалела. Было весело. В конце концов, сумасшедшая она или нет?

– И что я буду там делать? – капризничал Аркаша на заднем сиденье седьмой модели «БМВ».

– Котенок, ну ты же любишь теннис? – Ангелина Петровна выпускала дым прямо в лицо Аркаше, он морщился и отмахивался от дыма руками.

– То есть все будут играть, а я, как идиот, сидеть и смотреть? С бабами?

– Ну а что, ты хочешь поиграть тоже?

– И ты еще спрашиваешь? Ты везешь меня к своим друзьям, олигархам, хотя я бы лучше…

– Лучше что?

– Что угодно! Останови машину!

– Ну, хорошо, хорошо, – Ангелина Петровна приоткрыла окно, выбросила окурок, – если хочешь, играй. Просто, честно говоря, я не вижу в этом смысла.

– Да? А ты какой хочешь видеть в этом смысл? Глубокий? Или высокий?

– Они играют на такие деньги! А ты…

– Я играю ничуть не хуже их.

– Последний раз ставка была миллион двести.

– Из пяти сетов.

– Да хоть из десяти!

– Мне выйти?

– Я не могу отдать миллион двести долларов за то, что ты два часа поиграешь в теннис!

– А что можешь? Скажи! Только упрекать меня тем, что у меня нет денег, и ставить в неудобные положения? Зачем ты меня везешь туда?

– Всем очень нравится с тобой общаться. Ты такая умница. И потом… мне без тебя скучно. Понимаешь? Я все время по тебе скучаю.

Ангелина Петровна обняла Аркашу, тот отвернулся.

– Ну, хорошо, триста. Давай договоримся, если ставка будет не больше трехсот, ты будешь играть.

Аркаша повернул к ней свое красивое лицо.

– Ты – ангел. А я – подонок.

Она поцеловала его в губы, он крепко прижал ее к себе.

– Нам так хорошо вместе, – прошептала она.

– Только ты немного жадная.

– А ты капризный.

– А ты старая.

– А ты бедный.

– А ты давно вышла из детородного возраста.

– А ты не разбираешься в устрицах.

– А я тебя люблю.

– А я тебя обожаю.

– Ты всегда-всегда будешь выбирать мне устрицы?

– А ты всегда-всегда будешь моим котенком?

– Не называй меня котенком.

– Ладно. Тигренок.