Валерий Бочков - Харон

Хлопнула дверь, старик замолк на полуфразе.

– Вы уже познакомились? – Розалин подошла, весело чмокнула меня в скулу. Я невинно улыбнулся, убрал руки в карманы. – Это Ник, папа, я тебе про него рассказывала.

Папа изобразил радушие, впрочем, не очень убедительно. Я попытался прикинуть, что она могла ему рассказать про меня.

Розалин наклонилась к отцу, поправила плед, что-то прошептала на ухо. Лицо отца, морщинистое, цвета копченой камбалы, просияло. Мне почудилось, что от старика пахнет какой-то медицинской дрянью, формальдегидом, что ли. Этот запах мешался с приторным ароматом жасмина. Отец посмотрел на дочь, погладил ее тонкую кисть своей, коричневой, мертвой, как сук, рукой.

– Неприятности? – тихо спросила Розалин, когда мы подошли к машине.

– Гараж открой, – сказал я. – Там поговорим.

Она не стала расспрашивать, молча распахнула двери. Я загнал джип, заглушил мотор. Гараж больше напоминал сарай: на поперечных балках лежали серые гнилые доски, по углам был свален хлам – старые ящики, грабли, ржавые лопаты, пляжный зонт. Сквозь дыры в худой крыше пробивалось солнце.

– Мне, похоже, придется уехать. – Я открыл багажник, вытянул черный мусорный мешок, опустил на земляной пол.

– С этими людьми?

– Да.

– Это опасно?

– Да нет. – Я беспечно пнул ногой мешок. – Ерунда. Типа консультанта буду. В России.

Она недоверчиво кивнула. Сквозь пыльное оконце, затянутое паутиной с сухими мухами, мне была видна веранда. Старик неподвижно глядел в одну точку, глядел отрешенно, словно в каком-то трансе.

Я наклонился, вытащил из мешка четыре пачки сотенных купюр, перетянутых резинкой. Протянул Розалин. Она молча взяла, разглядывая их, сложила деньги в стопку. Пристроила на полку между глиняных горшков.

– А остальное нужно отправить, – я запнулся, – в Калифорнию… Я тебе адрес напишу.

– Жене? – спросила она.

– Да.

– Коробка нужна, – сказала Розалин, оглядываясь по сторонам. – Картонная.

Подойдя к горе хлама в углу, она отодвинула зонт. Тут же со звоном упали лопаты, посыпались какие-то деревянные рейки, выкатилась ржавое ведро. Розалин тихо выругалась и извлекла коробку, показала мне. Коробка оказалась из-под туалетной бумаги.

– Ну как? Подойдет такая?

– Вполне. И вот еще… – Я протянул ей открытку. – Положи в коробку.

Кен удивленно привстал, увидев меня на пороге.

– Кое-что забыл, – не останавливаясь, я прошел мимо. – Там, в читальне.

Я сбежал вниз по лестнице, отодвинул «Робинзона Крузо». Телефон был на месте, я сунул его в карман. Лошадь на двери грустно посмотрела на меня нарисованными глазами. В тот же момент мобильник тонко запиликал.

– Да! Слушаю! – бодро сказал я в трубку.

– Мистер Саммерс. – Голос Анны звучал хрипловато и чуть капризно. – Время, дорогой мой, время! Время не ждет. Какого черта вы делаете в сельской библиотеке? Если вам нужны какие-то книги – скажите мне. «Апостол» Гуттенберга, Библия короля Якова, дневники Леонардо – скажите, что вам нужно?

– «Декамерон» есть?

– Есть. Вас издание шестнадцатого века устроит? Кстати, вы знаете, что Боккаччо написал эту фривольную книгу во время одной из самых страшных эпидемий чумы за всю историю человечества? Во Флоренции тогда умер каждый второй горожанин, трупы горами лежали на улице, люди запирались в своих домах, молились и умирали от голода. А Боккаччо придумывал истории про сладострастных матрон, похотливых монашек и порочных служанок, страдающих нимфоманией. Забавно, не правда ли?

Она засмеялась и нажала отбой.

По дороге домой (с какой все-таки легкостью мы называем этим святым, мистическим словом «дом» любую нору или дыру, койко-место, притон или приют), едва проскочив мост и взлетев на холм, в раскрытое окно ворвался свежий дух скошенной травы. Внизу, по гладкому, как газон, лугу ползал желтый трактор, его стрекот едва долетал до шоссе.

Дорога сделала вираж и пошла вниз. Лес подступил к обочине, мокрые стволы сосен замелькали, за ними чернела непролазная чащоба; потянуло сыростью, болотом. Впереди, в придорожной канаве несколько ворон затеяли свару – махали черными крыльями, взлетая и снова садясь, хлопотливо что-то делили. Одна птица, урвав добычу, поднялась в воздух, унося в клюве какую-то розовую ленту. Я притормозил – в канаве лежал мертвый олень. Его бок был распорот, из раны на траву вывалились перламутровые внутренности. Вороны, жирные, лоснящиеся, словно отлитые из черного металла птицы, на меня не обратили внимания. Они продолжали рвать клювами и когтями оленьи потроха.