Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

— Alors, ça marche, hein? [113] Ну, дела идут, а? (фр.) — пропыхтел Эндерби. Если кто-нибудь спросит этого администратора, не видал ли он проходившего здесь англичанина, он скажет: нет, только француза. А сейчас ничего не сказал, лишь смотрел, ковыряя в зубах.

Эндерби продолжал восхождение. А когда, умирая, весь мокрый, дошел до улицы Эль Греко, понял, что не слишком уверен в необходимой для возвращенья стене. Куры, чахлые деревья: наверно, они тут повсюду. Надо было проставить знак мелом: дело для него новое. Придется рискнуть, зайти спереди. В конце концов, в такой час масса клиентов, жирный Напо слишком занят разогревом древней дряхлой кофеварки, чтобы обратить внимание. Перед Эндерби вдруг мелькнул образ самого Эль Греко, претворившийся в созданный им же образ Спасителя, с астигматической скорбью поглядывающего сверху вниз на плачевную улицу своего имени. Несколько весьма гнусных на вид заведений, именуемых закусочными барами, в верхние окна которых мальчики выставляли задницы в знак приглашения или презрения. Слышался также очень хриплый женский смех — дурно, дурно; разве дочерям ислама не предписана скромность? — из темных закоулков внизу. Старик сидел у пустого огороженного двора. Внутри, с поэтическим прозрением понял Эндерби, крысы грызут, грызут воспоминания о грязных делах, последнее плотское свидетельство преступления; старик кричит, предлагает свои изделия, крошечных игрушечных верблюдов, в том числе дромадеров.

Эндерби хорошенько протер запотевшие очки галстуком, прежде чем направиться к закусочному бару «Альбрисиас». Представив себе жирного Напо, поджидающего на лестнице, в образе тирана отца не по годам развитого сына-хулигана, он получил возможность предвосхитить любую реальность. В действительности изнутри очень громко рвалась скрипучая каирская музыка, однако не громче производимого клиентами шума. Эндерби, заглянув перед тем, как войти, с удовлетворением увидал Напо, боровшегося с кофеваркой перед многочисленной аплодировавшей публикой.

— Pardon [114] Извините (фр.). , — сказал мощный посетитель в феске, который собрался зайти, а Эндерби стоял на дороге.

— Avec plaisir [115] Здесь: пожалуйста (фр.). , — сказал Эндерби и с радостью воспользовался им как щитом для вторжения.

Ради дополнительной безопасности постарался прикинуться мавром: плоско зашлепал ступнями, мысленно пририсовал себе крупный нос, выпучил глаза за стеклами очков. Девушки, подняв паранджи, как забрало, хихикали, пили с настоящими маврами местное пиво в бутылках. Эндерби зацыкал языком, как бы охваченный жарким пламенем веры. Потом заметил нечто прежде не замечавшееся — коротенькие куплеты стихов, висевшие на стене за стойкой бара. Хватило времени прочесть только один, прежде чем зайти в уборную, прежде чем подняться наверх. Там говорилось:

Это значит, понял Эндерби, если пьешь, чтоб забыться, лучше заплати заранее. Пить, забыться, вот оно что. И ощутил легкий холодок. Стихи и предательство неразлучны. Он раньше об этом не думал, но Напо по природе вещей непременно должен быть предателем. Раньше или позже беглецов спускают пинком с лестницы; ни одному преступнику не позволят остаться тут навсегда; самый быстрый способ отделаться от гостя, живущего дольше, чем приглашали… Нет, нет. Должен же быть кто-то, кому можно верить. Разве Напо не поклонник Уинстона Черчилля, особенно когда гость предлагает ему сигару? Хотя, как подумаешь о смене политических взглядов, об оружии, направленном не в ту сторону в Сингапуре, о некоторых слухах насчет окончательного предательства в Гибралтарском проливе… Нет, нет, нет. С Напо все в полном порядке. Впрочем, он и с полицией тоже в ладах. Эндерби стало еще холоднее.

Он полностью проснулся среди ночи. На него мрачно глядела луна-Боланд. Рано лег спать, чтоб на глаза не попался очень сложный и трудоемкий (поплевав сперва на руки) раунд тройственной содомии на полу. Поэтому вполне выспался, но сожители спали крепко, с храпом, Вахаб на спине, разинув рот на пауков, в хламиде, на голых досках. Только, видимо, на самом деле Эндерби толчком разбудила Муза, толкавшая строчки. Еще немножечко той самой оды Горация:

Аккомпанировало всему этому бурчание неудачного томатного сока вместе с металлическим подозрением в горле насчет вообще его свежести. А потом. А потом. Осмеяние распроклятой веселой толпой (ха) в том самом заведении стихов, которые ему, Эндерби, по-прежнему кажутся в высшей степени респектабельными. Значит, наверно, хорошее в одно время искусство в другой момент плохое, и смех подтверждает, что Эндерби устарел? Был однажды в «Поросятнике» некий канадский профессор с лебезившей компанией, шумно разглагольствовал насчет новых способов коммуникации, мол, со всеми словами покончено, что-то вроде того, Гутенберг окончательно всех с толку сбил, электронная революция, что б это ни было, широко не осознана. А еще есть люди, которые, принимая наркотики, удостаиваются лицезреть номен [116] Номен — суть явления, недоступная чувственному восприятию, «вещь в себе», в отличие от явления — феномена. и поэтому презирают искусство, использующее просто чувственные сюжеты. Но что можно сделать с номенами, размышлял Эндерби, надевая очки. Обрисовалась луна с четкими кратерами и горными цепями, словно сами очки прислуживали проклятой мисс Боланд. Кстати, раз уж речь пошла о проклятьях, проклятая «Кровавая Мэри» весьма непристойно плясала внутри; вполне возможно, та самая водка вообще не водка, а нечто подающееся под видом водки. Эндерби содрогнулся от кислого смутного образа номена за этикеткой. Разбавленный хирургический спирт, самогонный томатный огонь и метан. Лучше сдаться и пойти в уборную.