Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

— Pour les bottines, — посодействовал Эндерби. — Ou pour les souliers. Pas pour manger, vous comprenez [95] Для ботинок. Или для туфель. Несъедобно, понимаете (фр.). .

Лично в этом убедившись, Али Фатхи с Вахабом затеяли нечто вроде супружеской перебранки. Эндерби вздохнул, ненавидя гомосексуальные публичные разборки. Вскоре Али Фатхи уложит Вахаба в постель; может быть, они примутся утешаться эротической тонкостью, именуемой soixante-neuf [96] Шестьдесят девять (фр.). , которая напоминала Эндерби знак Рыб в газетных гороскопах. Или элементарной стонущей содомией. Эндерби для них бесчувственный предмет обстановки, фактически, единственный в комнате, кроме двух коек. Другой мужчина, Сурис, возвращается очень поздно, нередко после того, как улягутся Али Фатхи с Вахабом, и тогда совершается неизбежное в милостивой темноте. Койка для троих мала, поэтому поднимается крик и возня на полу, в момент синхронного тройственного апофеоза дребезжат окна и койки; та, на которой покоится усталый, но лишенный сна Эндерби, трясется с головы до ног. Сурис нисколько на мышь не похож [97] Souris — мышь (фр.). . Очень толстый, потеющий каким-то сырым маслом, он кого-то очень тяжело покалечил на окраине Касабланки. Нередко клялся, что абсолютно нечаянно, в неизбежном побочном результате процесса, нацеленного главным образом на удовольствие. Перестав изображать Лаокоона, эта троица (видел Эндерби при свете луны, откуда как бы мрачно поглядывала мисс Боланд) порой обменивалась рукопожатиями, пусть даже не от души, как бы по завершении раунда рукопашной борьбы. В определенном смысле так оно и было, хотя с тремя участниками и без денежных призов. Сурис пару раз пробовал после этого влезть в постель к Эндерби, но Эндерби не пустил. Поэтому самому молодому Вахабу часто приходилось спать на полу в своей хламиде, как будто в пустыне. Он иногда кричал в беспокойном сне, ревел верблюдом. Никому жизни не было.

— Moi, — сказал Эндерби, сунув в карман коричневый крем для обуви, — j’essayerai à le vendre ou, à moins, à l’échanger pour quelquechose de comestible.

— Tu sors? [98] — Я попробую его продать или хотя бы обменять на что-нибудь съедобное. — Уходишь? (фр.) — спросил Али Фатхи, уже обняв Вахаба за шею.

Эндерби не понравилась подобная фамильярность. И он хмуро кивнул. Ухожу. Пора пойти выяснить, что с ним самим происходит в связи с неминуемой кончиной Йода Крузи. Похоже, в Скотленд-Ярде никто ничего не делает. Время от времени непременные сообщения насчет хода расследования, но почти все газеты сосредоточились теперь на Йоде Крузи, — не на очередной ежедневной жертве обычного покушения на убийство, а на умирающем боге. Палач как-то сдвинулся в тень, облагородился, стал безличным предопределенным агентом влияния темных сил, гордым и молчаливым во Фрейзеровой роще. Только английская полиция воспитана не на Фрейзере, а на Мориарти, и Эндерби был уверен, что она что-то скрывает. Возможно, поджаривает Джеда Фута в камерах под рекой. А может быть, прячется в плащах под шляпами тут, на морском танжерском ветру. Пора навестить ту самую Тошниловку Жирного Белого Пса, посмотреть, не прислал ли письмо Джон-испанец через своего брата Билли Гомеса, если Эндерби правильно помнит имя.

На том же этаже располагались еще две спальни, составляя бордельную часть заведения, хотя в оживленные ночи для самых поверхностных и торопливых клиентов занавешивались кабинки в нижнем баре, использовалась пару раз кухня толстого Напо, где имелся прочный стол для специалистов по столешнице. Спальня, которую Эндерби делил с Али Фатхи, Вахабом и Сурисом, никогда, насколько ему было известно, не осквернялась гетеросексуальным актом, хотя было понятно, что, как правило, поздним утром там время от времени совершается акт коммерческой педерастии, когда Эндерби с Али Фатхи (которым не разрешалось покидать помещение, ибо Напо не верил, что их не поймают) выходили на задний двор с сухопарыми курами выкурить пару окурков утешительной марихуаны, выданных Напо в маленькое воздаяние за любезное временное освобождение оплаченной вперед комнаты.

И сейчас на площадке с голой лампочкой и портретом короля Марокко он с омерзеньем увидел открытую дверь одного из этих номеров. Пара смешливых приятелей, оба средиземноморской комплекции, готовились ублажать гурий в колеблемых смешками паранджах на смежных кроватях. Эндерби сердито захлопнул ту самую дверь и направился вниз по ничем не застеленной лестнице, бурча про себя. В баре исцарапанная пластинка играла египетскую популярную музыку, — одна тема, вновь и вновь в унисон исполняемая большим, зря потраченным оркестром. Заглянув в дырку в ветхой занавеске из грязного розового муслина, он увидел Напо за стойкой. Будучи еще толще Суриса, Напо взял за образец Уинстона Черчилля, которого, по своему утверждению, видел однажды за рисованием в Марракеше, но на выкормленном извечным магрибским бесчестьем лице утвердилась мрачная детская злоба. В данный момент он спорил о магических свойствах определенных чисел с невидимым для Эндерби клиентом: что-то связанное с лотерейным билетом.