Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

Пророческий звоночек, словно что-то приятное грозит прийти, потом исчезнуть, причем исчезнуть без сожалений. Он чуть не плакал. Муза стояла у раковины. Ну и что? Какой завет заключен? Придется обождать, пока во сне все откроется полностью. Заколотили в дверь. Она спряталась, скользнув в дверцу крошечного платяного и посудного шкафа.

— Пуэрко, пуэрко! — кричал Джон-испанец. — Тоник неси в бар, черт возьми, старина!

— Отвали! — крикнул Хогг. — Убирайся, сволочь чесночная! — И тут, излучаясь из платяного и посудного шкафа, объявился последний станс:

— Ты, гад! Пудинг там жрешь! Я знаю, черт возьми!

Хогг писал, как предсмертное послание:

Стук Джона поглотил последнее, чем бы оно ни было. Спрятавшаяся в шкафу Муза печально качнула детской головкой. Хогг-Эндерби вскочил в ярости, отпер, потом распахнул рывком дверь. Джон едва не упал.

— Ладно, — выдавил сквозь зубы Хогг-Эндерби. — Давно ты этого дожидался, чертов hombre. Вместе со своим чертовым Франко и захватом проклятого Гибралтара. Ладно. — Что ж, Уопеншо и все прочие желают, чтобы он жил и действовал в реальном мире, не так ли, низком, вульгарном, где обыкновенные граждане не подчиняются цивилизованным ограничениям? Джон оскалил в ухмылке грязное золото, злобно выпустил когти. Низкий бармен Хогг сразу пнул его в голень. Джон бешено запрыгал, Хогг толкнул его на кровать. Джон сел утешать боль и одновременно пробовал пинаться, произнося без утонченной шепелявости самые грязные выражения провинциальной испанской бодеги. Хогг посмотрел, чем можно ударить, схватил дешевый стул, стоявший рядом со шкафом, а когда замахнулся, Джон снова встал на ноги. Устрашающе усмехнулся и молвил:

— Momento de verdad [37] Момент истины (исп.). . — Хоггу показалось, что под дешевой одеждой официанта проступает крестьянская мускулатура; сердце у него упало; он слишком стар; нечего было затевать все это. Он осторожно поставил стул на пол. И сказал:

— Ладно. Вот моя грудь, черт возьми. — И подставил ее. Джон этого не ожидал. И сказал:

— Ты пнул меня по воспаленной ноге, hombre. Нехорошо.

— Слушай, — сказал Хогг, — слушай. — Почему-то ему, учившему в школе латынь, а в Катании говорившему на итальянском солдатском и одновременно читавшему Данте с подстрочником, не хотелось демонстрировать свои романские запасы, и он буквально из крох создал не просто понятный испанцу язык, но и литературное произведение. — La consolatión del osso, — предложил Хогг.

Джон, склонив ухо набок, поправил:

— Hueso [38] Кость (исп.). .

— Правильно, — согласился Хогг. — La consolatión del hueso resignado al evento. — Он не знал, правильно или нет, но чувствовал, что оно должно поместиться в строке исковерканной колониальной латыни. Так или иначе, Джон побледнел. Бог свидетель, это Орфей с лютней, который (по убеждению Хогга, усвоенному школьником Эндерби, впервые составил строку песни в виде семантического целого) сотворил деревья. — И, — очень храбро теперь сказал Хогг, — adiós, no è que un punto temporal.

— Sí sí.

— Y un punto, проклятье, нет ombra.

— No puede tener sombra, sí, claro [39] Да, понятно, не может отбрасывать тени (исп.). .

— И не способна отбрасывать sombras чего-то final. (Рифма, да? Он действительно рифмует по-испански.)

— А. — И как будто они оба попросту старались припомнить фактически существующий испанский стих, Джон закончил: — El beso.

Beso, baiser, bacio. Поцелуй.

Слезы навернулись Хоггу на глаза. Он себя чувствовал безутешно несчастным. И со слезами сказал Джону:

— Можешь получить мое место, когда пожелаешь. Оно мне не нужно. Я снова хочу быть поэтом, и все.

Джон кивнул. Каким бы начесноченным гадом он ни был, он понял.

— Поэзия не деньги, — сказал он. — Иди в Управление по оказанию государственного вспомоществования. — Подобно практически всем иммигрантам, он все знал о структуре Британского Государства Всеобщего Благоденствия. А потом поправился: — Нет, не стоит. Лучше обождать. Жди! — Будучи иностранцем, знал он и о неизбежной судьбе. — Жди, — сказал он, — el acaso inevitable [40] Неизбежное событие (исп). .