Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)

– Что? – кричал Клещев.

– Бу-бу-бу!

– Говори громче, не слышно!

– Бу-бу-бу… да ты сам возьми письмо и почитай! – раздалось в ответ. – Бу-бу-бу…

– Я благородно воспитан – чужие письма не имею обыкновения читать! – крикнул на это прапорщик.

– Дурак ты, бу-бу-бу! Я же сам тебе дозволяю, бу-бу-бу.

В таком духе они вели беседу, пока «ручей» не смолк и не грянули звуки водопада – то Ржевский выполнял водные процедуры и покрикивал Тимофею: «Ну-ка сюда лей, да вот сюда еще, каналья!» Наконец мокрый, в халате на голое тело поручик возвратился в комнату.

– Ну, прочитал письмо? – спросил он Клещева и встряхнул головой так, что в паутине, свитой в уголке у окошка, вздрогнули мертвые мухи.

– Я же тебе сказал, не в моих правилах читать чужие письма! Как можно-с?! Это ж моветон, низость!

– А! – Ржевский схватил со стола письмо. – Не хочешь сам читать, так хоть послушай…. Так… Ну, про это, пожалуй, неинтересно… Дальше про то, как мы обнимались… А тут… Ха-ха-ха! Надо же, до чего я докатился… Ха-ха-ха! Впрочем, это сугубо личное, что тебе, хоть ты и мой друг, действительно знать не надобно. Вот лучше слушай…

– До чего ж ты там докатился? – полюбопытствовал Клещев.

– Ну, это так… Ерунда всякая… Вот лучше послушай: «Милый друг, вы с дитем будете похожи как две капли воды. В этом меня убеждает то обстоятельство, что…» Ну ладно, это, пожалуй, тоже пропустим…

– Зачем же пропускать?! – рассердился Клещев. – Коль уж начал читать, то читай все!

– «…в этом меня убеждает то обстоятельство…. Так… и коль есть в вас благородство, вы меня в таком положении не оставите…» Да что читать – размусоливать! – Ржевский бросил письмо на стол. – Вся штука заключается в том, что я не знаю, кто эта дама!

– Как не знаешь?

– Так – не знаю! Просто ума не приложу, кто она такая.

– Что ж она, не подписалась?

– Подписалась. «Я» написала. Вот и понимай как хочешь это «я».

– Хм, а может, это кто-то над тобой решил подшутить? Может, какая-нибудь дама, оскорбленная твоим невниманием или тем, что ты разорвал с ней отношения, решила так отомстить?

– В чем же тут месть или шутка? Ежели бы она меня в чем укоряла или смешным выставляла – это одно. Или б по обществу разослала… А так… в письме одна лишь мерехлюндия да признания в том, что она испытывает ко мне разные любовнические чувствования. Нет, братец, это не шутка.

– А денег не просит?

– Нет, и денег не просит! Стало быть действительно понесла от меня ребенка. Эй, Тимофей!

В комнату вошел слуга.

– Тимофей, скажи-ка еще раз, что за посыльная баба принесла письмо. Да… И принеси-ка позавтракать.

– Докладаю: посыльная – старуха, а завтракать ничего нет.

– А семга малосольная? Вчера же, помню, была семга, много семги в прованском масле! – удивился поручик.

– А вчерась всю ее вы изволили съесть.

– Что, столько семги? Ну подай хоть чего-нибудь!

Тимофей подошел к комоду, извлек из стоявшего на нем сапога початую бутылку хересу и на удивленное восклицание Клещева, как это, дескать, херес оказался в сапоге, невозмутимо молвил:

– А коли б я его туда не сунул вчерась, то не было бы и хересу.

– Вот молодец! – похвалил его Ржевский. – Ну, давай ищи теперь сапог с закускою!

– Сапог с закускою?! – испугался Клещев. – Ты что же, закуски в сапогах держишь?

Ржевский успокоил товарища, пояснив, что это всего лишь что-то вроде каламбура: дескать, если херес оказался в одном сапоге, то закуска вся, стало быть, в другом.

– Я не понимаю таких каламбуров, – решительно запротестовал Клещев. – Пошли-ка лучше Тимофея ко мне – у меня там холодная телятина есть, мой Степан нарежет. Да хрену пусть, что ли, от меня прихватит, а то херес твой без закуски да хрену пить совершенно невозможно.

Настаивать на поисках «сапога с закусками» Ржевский не стал – велел денщику пойти к Клещеву.

Тяжело вздохнув, что означало «эва ты, барин, до чего докатился, чужой телятиной побираешься», Тимофей отправился исполнять приказание. Он отсутствовал не более пяти минут – Клещев снимал соседнюю квартиру, – однако, когда вернулся, застал господ уже выходящими на улицу. При этом и от Ржевского, и от Клещева, только что заявлявшего, что, дескать, совершенно невозможно пить херес без закуски и хрену, этим хересом и пахло.

– А телятину теперь куда? – спросил Тимофей.

– Сам и ешь, – приказал ему на ходу Ржевский.

Тут он вдруг остановился и, обернувшись, произнес:

– Да. Вот еще что, Тимофей… Хочу у тебя спросить… Когда это я говорил, что я не человек, а плющ? Ты, поди, что перепутал?