Самсон Агаджанян - Звезда печали и любви

— Устав, старлей, я не забыл. А я-то, дурак, на днях с комбатом разговаривал по поводу тебя, предлагал ему повысить тебя в должности. Запомни и заруби себе на носу: пока я твой ротный, тебе ничего не видать!

— Мне, товарищ капитан, понравилось ваше слово «пока». Думаю, оно вам подходит.

— Вон отсюда! — прохрипел капитан.

Давыдов улыбнулся, встал и молча направился к двери, но возле нее остановился, принял строевую стойку и бодрым голосом произнес:

— Разрешите идти, товарищ капитан?

Это окончательно вывело ротного из себя. Он медленно поднялся из-за стола и двинулся на лейтенанта. Но в это время открылась дверь и в кабинет вошел комбат. Хмуро окинул взглядом старшего лейтенанта, сел за стол и недовольно сказал:

— Тебя, старший лейтенант, тоже следовало бы наказать.

— За что, товарищ подполковник?

— А за плохое воспитание подчиненных. Объяснительную написал?

— Никак нет, товарищ подполковник. Мы поговорили с капитаном Щегловым и пришли к выводу, что сержант Бондаренко невиновен.

— Не понял? — подполковник Сабуров вопросительно посмотрел на ротного.

Капитан замешкался и не знал, что ответить. За него ответил Давыдов.

— Дело в том, товарищ подполковник, что когда ротный отдавал приказ сержанту, тот не слышал его, а капитан сгоряча подумал, что тот отказывается выполнять его приказ.

— А ты что скажешь, капитан?

— Так и было, товарищ подполковник.

Подполковник некоторое время молча смотрел на Щеглова, потом грубо произнес:

— Сгоряча, капитан, можно и… — но не договорив, замолчал.

— Товарищ подполковник, разрешите Бондаренко забрать с гауптвахты? — заторопился Давыдов.

— Раз невиновен, нечего его там держать. Передайте начальнику гауптвахты, чтобы он выпустил его.

— Понял, товарищ подполковник. Разрешите идти?

Подполковник молча махнул рукой. Давыдов вышел.

Такого удачного поворота событий он даже не ожидал.

Олег сидел в одиночной камере на голом земляном полу. Когда вошел командир взвода, он встал. Давыдов, взглянув на его хмурое лицо, спросил:

— Тяжело на гауптвахте?

— Зато спокойнее. Согласен до самого дембеля здесь просидеть.

— Теплое местечко себе ищешь, — засмеялся старлей. — Не выйдет! Пошли, тебя освободили.

Они направились в подразделение. Давыдов ждал, что Олег поинтересуется, каким образом его освободили от гауптвахты, но тот молчал. Давыдов не выдержал:

— А ты чего не спрашиваешь, почему тебя с губы освободили?

Тот неопределенно пожал плечами.

— Я пошел к ротному, поговорил с ним, чтобы против тебя уголовное дело не возбуждали. Одним словом, я его убедил этого не делать. Встретимся на гражданке, с тебя бутылка.

— Сволочь он! — неожиданно выпалил Олег.

— Кто? — машинально спросил Давыдов.

— Ротный, кто же еще! За что он убил женщину с ребенком?

Давыдов остановился и в упор посмотрел на него.

— Давай договоримся: больше на эту тему ни слова. Понял?

— Понять-то понял, но перед глазами постоянно стоит эта дикая сцена.

— Ты, сержант, лучше представляй другую сцену: как мать убитого Сидоренко будет встречать цинковый гроб. Не забывай, где ты находишься! У войны свое лицо!

Дальше они шли молча,

Олег чистил автомат, когда к нему, улыбаясь, подошел Давыдов,

— Сержант, с тебя магарыч!

Олег увидел, что тот что-то держит за спиной. Ему показалось, что это письмо от Иры. Сердце учащенно забилось,

— Письмо?

— Лучше, чем письмо. Держи.

Он протянул ему газету «Советский спорт».

— Здесь про твою ученицу написано. Она стала чемпионкой мира.

Развернув газету, Олег увидел фотографию Иры в момент выполнения вольных упражнений. Фотограф запечатлел ее полет над ковром. Давыдов увидел глаза сержанта и без слов понял то, о чем тот недоговаривал.

Олег осторожно бритвой вырезал фото, положил в нагрудный карман, взглядом поблагодарил командира.

— Жаль, что наши от Олимпиады отказались. Она стала бы чемпионкой. Она об этом мечтала с пятого класса.

— Все спортсмены об этом мечтают.

Олег улыбнулся.

— Ее мечта была особая, — он хотел рассказать взводному обо всем, но постеснялся.

— Олег, а ты писал ей?

— Когда в Союзе были, одно письмо написал.

— И все? Почему?

— Неудобно, она же моя ученица.

— Теперь повод есть основательный, напиши. А матери давно писал?

— Последний раз — когда мы ехали сюда. Написал, что нахожусь в командировке и временно просил ее на мои письма не отвечать. Узнает, что я здесь, совсем измучится. После смерти отца у нее и так сердце побаливало. Знаешь, о чем я сейчас думаю?