Михаил Федотов - Я вернулся

Открытый чемпионат Петербурга. Ветеранам и инвалидам бесплатно, но в первый сектор. Это из гуманности. Не ветеранам чего-нибудь, а просто ветеранам жизни. Я пришел на закрытые корты с инвалидом. По дороге мы долго карабкались по склонам обледеневшего парка Победы. Там есть места, где на одной ноге не подняться. И инвалид скатывался под горку. Но по глубокому снегу мы все-таки добрели до зала. Инвалида направили в первый сектор, а меня не пустили в первый сектор, потому что у меня был билет в третий сектор, а первый сектор специально предназначался для инвалидов. Правда, первый сектор не просто за пределами корта, но с него вообще не видно корта. И сначала я долго перелезал из третьего сектора к инвалиду, а потом мы долго перелезали с инвалидом поближе, чтобы было видно как Сафин бездарно играет со швейцарцем. Эти перелезания меня очень утомили, и до конца встречи я клевал носом. Все-таки мне намного больше нравится женский теннис.

В городе начинается фестиваль театров. Из Москвы приезжает «Горе от ума» с Меньшиковым. Моя жена, профессорская дочь Женька, говорит, что в Москве есть такая тусовка: они не голубые, но с женщинами не спят. И Меньшиков у них главный. Я говорю Женьке, что мне очень нравится такая тусовка. И что нужно, чтобы туда пробиться? Она отвечает, что для этого нельзя спать с женщинами, это у них такой образ мыслей. Но я решаю, что цена очень завышена, и решаю туда пока не пробиваться. Еще в спектакле занята Екатерина Васильева и Мигицко. Екатерина Васильева играет не знаю кого, наверное, старуху Изергиль, а Мигицко- Репетилова. Все они не спят с женщинами. Билеты стоят по четыреста рублей штука и контрамарок не достать.

Ну и черт с ними!

Обменный пункт в Пассаже. Вкладываешь туда доллары и с ужасом ждешь, появятся ли русские рубли. Чувствуешь себя полным идиотом. Особенно когда появляются рубли.

В России мне нет смысла нагибаться за деньгами — идешь выпрямившись, глаза сверкают от духовности и холодного счастья. На деньги, которые тут роняют, не купить даже спичек. В Иерусалиме — не так. Согнешься в три погибели и скрюченный бредешь по базару, ищешь под ногами шекели. Особенно зимой, когда нет работы. Особенно перед началом субботы. Найдешь пару шекелей и долго ходишь по рядам, думаешь, чего бы еще купить. Маслинок черных мятых, авокадо с бочком, хумуса баночку можно взять грамм 250, фейхуа мягонькое, яблочек на варенье, кукурузки молоденькой, баклажанчик, клубнички январской все это в шабат кушенькаешь. Я ненавижу материю! Но очень хочется мятых арабских маслин. Просто наваждение какое-то.

Моя жена, профессорская дочь Женька тихо бранится на кухне: «…….я ни черта не понимаю в этой пьесе. у меня депрессия. Зав кафедрой дает мне идиотскую тему, по которой я ничего не собираюсь писать. Ты покупаешь на редкость пересохшую икру и еще говоришь какие — то глупости про Станиславского. Весь мир считает его гением, а какой-то дебил, невежда, который ничего о нем никогда не слышал, считает его «напыщенным самодовольным павианом». Откуда ты это взял?

Ты хоть понимаешь, что он был идеалом мужской красоты!? Женщины валялись у подъезда его дома. Ты просто примитивный идиот. Ты хуже Гезенцвея, который что-то невнятно бормочет про Чехова!»

— Так разводимся?

— Нет, ты никогда не увидишь развода!

— Но почему!?

— Исключительно из принципа.

Женька говорит, что мужчины обычно не любят выяснять отношения. Но, к сожалению, бывают исключения.

Голодаю седьмой день. Вечером я, наконец, поем. Что бы ни говорили любители голодания, но для меня — это сущая пытка. Меня утешает только, что профессорская дочь Женька к вечеру купит мне большой помидор, головку чеснока и сварит мне каких-нибудь овощей с солью. И я оттянусь. Нет ничего вкуснее этой первой еды после голода. А пока я в бане, я мирно парюсь. Господи, я у себя на родине. Я свой, я парюсь с моим голым народом в общем зале. Потому что люкс, черт его дери, работает только с девяти и ждать его целый час мне лень. Номерков больше не существует. Здесь не воруют, здесь больше нечего украсть, кроме кальсон. Я налил себе в тазик желтенькой нездоровой водички, я зажал под мышкой веник. Я в царстве белой плоти. Я на старческом призывном пункте Союза ССР. Нас вместе с тазиками отсылают в Усть-Мартановский район Чечни. Мы суровые римляне, вот и римские цифры на башенных часах в предбаннике. Как быстро течет римское время! И кто напустил сюда столько страшных обрюзгших латинцев?!