Олег Алексеев - Третья мировая война (сборник)

Когда-то, вспомнил советник, ее украшали длинные, до плеч, кудри — по тогдашней университетской моде. Теперь их место занял корректный поседевший пробор, но движение осталось.

— Я часто думаю, что будет на Земле, когда мы сойдем в туман и власть останется в руках наших детей. Умнее ли они будут, тоньше, человечнее?

— Не дает ли ответ твой сын?

— Ты знаешь, я хотел бы сделать его президентом. Он неглупый мальчик. Я вижу его в этой роли. Увы, я не монарх, не император. Не мне возвращать мишуру престолонаследия.

Советник взглянул на него быстрым птичьим взором:

— Только намекни, мы тебя коронуем.

— Ты шутишь, старик, а мне не до веселья. Сознаюсь — мне всегда хотелось быть сильным. Сила — как я верил в нее! Впрочем, только дилетанты способны верить во что-то иное. Что, кроме нашей силы, удержит этот мир от скольжения в бездну?

Советник пожевал губами.

— А мне, — сказал он, собирая морщины у глаз, — мне больше импонирует гибкость ума. — Он усмехнулся. — Я иногда думаю, не перехитрил ли я сам себя… Нет, это минутная слабость. Ты прав, слюнтяям не место на вершине.

— Найди мне сына, слышишь?

— Найти нетрудно. А ты не наделаешь глупостей?

— Я хочу говорить с ним. Я попробую… понять. Я наделаю, как ты говоришь, глупости, если не увижу его.

— Но это иллюзии.

— Ты так боишься иллюзий? Дай Бог и тебе обрести их. Я жалею только, что они пришли ко мне слишком поздно.

— Ну, парень, ну же…

Ухабы остались позади, он мог теперь не держаться. Ровная, как стол, степь решила дело. Исход был ясен, и все трое, каждый по-своему, переживали эти мгновения. Сайгачиха в смертной тоске закинула голову, роняя красную пену из раскаленных ноздрей. Сладостная волна поднялась от колен стрелка. Ружье томилось предчувствием знакомой боли — свинцовый кулак привычным путем протащится по длинному отполированному тоннелю, чтобы извергнуться наружу.

Стрелок снова ухватился левой рукой за кромку лобового стекла, а правой сдавил шейку ложа. Теперь машина и животное шли параллельными курсами. Перемогая злую, отчаянную боль в сердце, сайгачиха наддала в последнем рывке. Шофер хохотнул и чуть придавил акселератор. Пикап скачком обогнал измученный комок плоти.

— Нет, — строго крикнул стрелок, — поотстань! Я в угон долбану!

Он вскинул ружье и, пружиня коленями, выцелил голову. Палец мягко согнулся. Пых!

Отдачи он не почувствовал. Сайгачиха продолжала бежать.

Со слабым щелчком в конце ствола раскрылся дурацкий желтый цветок.

— Ногу натерла, — держась за локоть Арви, она сняла туфлю, — а босиком колко.

Арви смотрел сверху в ее лицо. Он улыбался.

— Посиди, я сейчас. — Он сбросил мешок и шагнул с тропы. — Вот, — сказал он, появившись через минуту с толстым глянцевым листом в руке. Сорвав с него тусклую пленку, Арви опустился на колени и осторожно коснулся босой ноги девушки. Мякоть листа легла на стертую кожу. — Теперь дойдешь. Надевай.

— Правда, хорошо. Только давай посидим еще чуточку. Я так боюсь. Вдруг не получится. Они ведь могут стрелять.

— Тад все устроит. Он знает надежного проводника. Суть в том, что отсюда никто не бежит. Здесь с работой полегче. Бегут к нам. Вот за этим следят.

Потом они сидели молча, и каждый слушал — себя и другого.

— Как странно все. Как неожиданно. Еще недавно я тебя не знала. Нет, это было давно, давно. А теперь…

— Что теперь?

— А теперь я не представляю, как может быть иначе.

— Ты знаешь, Мария, когда-то Господь, прогневавшись, перемешал людей. И с тех пор они ходят одинокие и несчастные, с тревожной, болящей душой. И ищут, ищут… Веришь ли ты, что для каждого человека существует один-единственный друг на всем свете? Но если свершится чудо и они найдут друг друга, две разорванные половинки вселенной соединяются. Ты веришь в это?

— Я верю в это. Марка посватали ко мне еще в детстве. Мы играли в лопухах за деревней в разбойников, а я уже знала, что он будем моим мужем. Он был красивый и добрый. Но с ним не было так, как с тобой. Я видела землю, но не знала, что значит видеть небо.

— Когда я вышел из башни, я почувствовал… Я был наполнен тобой, но еще не понимал этого. И я сказал Таду, что мы меняем маршрут. И сухой ветер гнал меня вперед и вперед, пока не увидел я твой городок, пыльные пальмы, белые стены церкви и, наконец, тебя…

— Я стояла у двери. Дул ветер, он хлопал рамой, стекло дребезжало.

— Я взял тебя за руку, спросил твое имя. Это было очень давно. Это было пять дней назад.