Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы - Современный американский рассказ

Теперь, когда он проходил по улицам между радами ореховых деревьев, было ясно видно, что он опять на месте. Что правительство не сумело его схватить — вопреки любым законам. Что он, с его головой, которая светилась вместе с радиолампами, знал больше, чем любой закон.

Они смеялись, но не сильно и приходили к нему за советом, когда попадали в беду, потому как он поймет. Они немного боялись его, ясное дело, потому что он знал нечто о жизни. Он знал подноготную вещей, их завтра и вчера, их оборотные стороны и уловки. Ведь и радиоприемник он знал изнутри в наружу.

Шептались, что он — как мистер Людер. Он много знает о жизни. Знает на такой манер, словно, гуляя вокруг парка, определяет размеры чистенького газона и высоту эвкалиптовых деревьев.

И то, как он выговаривал слова — не так, как велят законы президента. Всегда так выговаривал — малость ходульно, даже через столько лет, малость не так, и это показывало, что он понимает их язык лучше, чем они сами, что он говорит правильно. Что-то было не так в этом месте и в эти дни, и люди слышали это в акценте мистера Ли. Он мог говорить странно — обо всем, о погоде, — и они знали, что он прав.

Погота, мог сказать он, и они могли это понять. И когда он курил, они могли посчитать, что иногда видят вокруг него облако.

Alberto Alvaro Rios «Trains at Night»

Copyright © 1990 by Alberto Alvaro Rios

Опубликовано в «Плаушэарз»

© И.Омельченко, перевод

Тринадцатого ноября — несчастливое число, месяц мертвых — Кат отправилась в Главный госпиталь Торонто на операцию. Киста яичника, большая.

Такое бывает у многих женщин, сказал доктор. Отчего, никто не знает. И никак нельзя определить, злокачественная эта штука или нет, есть ли в ней уже споры смерти. Только после оперативного вмешательства. Доктор говорил об операции с тем же самым выражением, какое Кат видела на лицах старых ветеранов, когда они рассказывали по телевизору, как шли в атаку на позиции противника. Та же свинцовая челюсть, тот же зубовный скрежет и мрачноватый азарт. Правда, было одно существенное отличие — «атаковать» собирались ее тело. Пока не подействовал наркоз, Кат считала, тоже яростно стиснув зубы. Ею владел страх и одновременно любопытство. Оно и прежде выручало ее не раз.

Кат взяла с доктора слово, что в любом случае он сохранит для нее эту штуковину. Ее страшно интересовало собственное тело, что бы там ему ни вздумалось вытворить или взрастить. Правда, когда чокнутая Дэния, журнальный худ-ред, поведала Кат, будто бы эта опухоль — своего рода послание ее тела и теперь она должна спать с аметистом под подушкой, чтобы погасить свои энергетические вибрации, Кат посоветовала ей заткнуться.

Опухоль оказалась доброкачественной. Кат нравилось слою «доброкачественная», как будто речь шла о живой душе, желавшей ей добра. Величиной с грейпфрут, сказал доктор. «С кокос», — поправила его Кат. Это у других «грейпфруты». «Кокос» точнее. Твердая, как кокос, и так же покрытая волосами.

Волосы были рыжими — длинные пряди скручивались и переплетались между собой, напоминая то ли безнадежно свалявшийся клубок мокрой шерсти, то ли противный склизкий комок, который вытаскиваешь из трубы, когда засорится ванна. Еще там были тоненькие косточки, или их осколки — птичьи косточки, останки раздавленного машиной воробья. И еще ногти, с пальцев ноги или руки. И пять вполне сформировавшихся зубов.

— Это какая-то аномалия? — спросила Кат у врача, и тот улыбнулся. Теперь, когда после схватки с противником он остался невредимым, можно было немного расслабиться.

— Аномалия? Нет, — ответил он уклончиво; так сообщают матери, что с ее новорожденным не все ладно. — Вообще говоря, это обычное дело.

Кат была слегка разочарована. Она бы предпочла оказаться единственной и неповторимой.

Она попросила банку с формалином и положила в нее опухоль. Это плоть от ее плоти, к тому же доброкачественная, разве можно ее выбросить. Кат привезла ее домой, поставила на каминную полку и назвала Волосатиком. Ничем не хуже медвежьей головы или мумии любимой кошки, любого другого чучела с шерстью и зубами, из тех, что держат обычно на каминных полках. Во всяком случае, Кат притворяется, что не видит разницы. По крайней мере, смотрится весьма эффектно.

Джеру не нравится. При всем своем показном пристрастии ко всему новому и необычному он слишком брезглив. В первый же раз, когда Джер появляется после операции (украдкой приползает, прокрадывается), он говорит Кат, что Волосатика надо выбросить. Называет его «омерзительным». Кат отказывается наотрез и заявляет, что предпочитает Волосатика в банке на каминной полке цветочкам, красивеньким трупикам, которые он ей принес, да и сгниют они завтра, не то что ее Волосатик. Как украшение на каминной полке, Волосатик просто бесподобен. Джер недоволен; по его словам, Кат вечно впадает в крайности, переходит все границы, просто какая-то юношеская страсть к эпатажу, что вряд ли можно счесть проявлением остроумия.