Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы - Современный американский рассказ

Мистер Ланир говорит:

— Поэтому-то я и пришел сюда на своих двоих, тормозные огни-то у меня не работают. В Рио-Секо сегодня просто красота. Даже страх берет.

Тут все замолчали и стало слышно ящик; я поняла, что все вспоминают 73-й год. Мне тогда было восемь, и все, что я помню, — это отблески красного света от мигалок на стене в моей спальне, потому что приехала полиция и забрала мистера Уайли, который жил рядом. Его не было всю субботу и воскресенье. Кто-то замочил тогда двух белых полицейских в Джексон-парке, но я в тот момент думала только о том, что красные огоньки на стенке похожи на шипучку, которую льют над моей кроватью, такие они были веселые.

— Ну и чего они ищут на этот раз? — это говорит мистер Ланир.

— Тогда, в 73-м, искали белые теннисные туфли, — говорит мистер Таккер. — Они говорили, что на тех парнях, что все это сварганили, были белые туфли. Как звали-то тех двух легашей?

— Точно не помню, — говорит мистер Ланир.

— Плиз и Кристенсен, — ужасно тихо говорит Дарнелл. Он никогда ничего не забывает. — Тоща еще Келвина и всех братьев с Вестсайда на все выходные загребли в участок, всех — от шестнадцати до тридцати.

Его мать сидит и молчит, только листает себе свои рекламные проспекты. Келвин — это ее старший сын, он живет сейчас в Л.-А. Отец Дарнелла опять закуривает.

— Белые теннисные туфли, — говорит он. — Но взяли-то они тогда Роскоу Уайли да этого поэта, который еще учил в твоей школе, Бренда.

— Брат Лобо, — говорю я.

— Ну да, и продержали его там за шкирман неделю.

В перерыве между рекламами мы слышим, как капает вода из охладителя и крутится наверху вентилятор. Этим летом миссис Таккер поставила новый вентилятор, такой красивый, деревянный и с лампочками.

— Ну и кто им нужен на этот раз? — снова говорит мистер Ланир, собираясь уходить.

— Им нужен Рикки Ронрико, — отвечает мистер Таккер. — Говорят, что кто-то его укрывает, хочет спрятать. Ха!

Я вижу, как его лицо стягивается, брови, рот и огромный нос выстраиваются в линию, как на тотемном столбе индейцев, — одно над другим. Будто он и впрямь индеец. Видно, поэтому его и прозвали Краснокожим.

— Уж я бы не стал прятать этого Рикки Ронрико, припрись он ко мне, — говорит мистер Таккер.

Никто на Пикассо-стрит не любит Рикки, потому что он вечно гоняет взад-вперед на своем грузовике мимо парка. Но я знаю, мистер Таккер думает сейчас не об этом. Как только он слышит это имя, то сразу вспоминает те две ночи, что Дарнелл провел в тюрьме, в одной камере с Рикки. Мистер Таккер тут же заводится, как только вспоминает об этом.

— Все, давай, отвози домой Бренду, — говорит он Дарнеллу ужасно громко. — Раз такие дела, надо сидеть по домам. И мигом назад, понял?

— Я… — пытается что-то сказать Дарнелл, но отец его обрывает:

— Ты, что не понял? Чтоб быстро отвез ее на Виллу. Что я шутить, что ли, с тобой буду?

Мы закрываем за собой входную дверь, я слышу, как миссис Таккер говорит:

— Парню двадцать, не мальчик уже.

— В том-то и дело, — обрывает и ее мистер Таккер.

Сначала мне кажется, что Дарнелл бесится от того, как разговаривал с ним отец. Мы едем вниз по Пикассо-стрит, и он не произносит ни слова, надолго останавливаясь перед каждым светофором.

— Ну чего, хватит? — бормочет он, глядя сквозь стекло на два последних светофора, и это ужасно чудно.

Солнце заходит. Я тоже смотрю в окно и вижу, как в его лучах загораются, словно лампочки, цепи, огораживающие палисадники. Такое ощущение, что металлические раскладные стулья перед чьим-то домом тоже загораются, так они блестят. Слышен запах жареного мяса, он плывет за нами все время, пока мы подъезжаем к заведению Каналеса.

Теперь остается переехать только железнодорожные пути на Третью авеню, а там уж фабрика и «Ад». Когда отъезжаешь от Вестсайда, несколько миль не чувствуешь никакого другого запаха, кроме запаха апельсиновых деревьев. Мои двоюродные из Л.-А, когда приезжают к нам в Рио-Секо, всегда потешаются надо мной.

— У вас тут, слышь, одни ниггеры, — смеются они. — Ишь ты, часок прокатились — и прям как в Миссисипи каком-нибудь… Ни тебе клубов, ни дискотек, никакой жизни. Чего у вас тут есть? Только Джексон-парк да этот ваш «Ад».

Сейчас у заведения нет ни одной машины, земля там гладенькая, прямо как спортплощадка. У меня мать работает у Каналеса — они готовят мясо по-мексикански, со всяким там перцем и толченой кукурузой, и когда они это варганят, то по всему Вестсайду плывут такие классные, такие пряные запахи — просто закачаешься. Мама говорит, что мясо вообще-то дрянь, но раньше, когда я была маленькой, то ходила встречать ее после работы, садилась под забор, на самой жаре, и вдыхала в себя этот запах, который смешивался иногда с дымком, валившим из «Ада», где жарили мясо на вертелах. Дальше автостоянки мне ходить не разрешали: там выпивали, играли в карты, закусывали грудинкой, а то и дрались.