Дженнифер Барнс - Фиксер

Я помню похороны моих родителей. Помню, как моя сестра несет меня вверх по лестнице. Помню, как моя голова опускается на грудь Айви .

Вот только Айви говорила, что они не были моими родителями. Они не были моими родителями, а она не была моей сестрой.

Она была моей матерью.

— Я уберегу тебя, — дрожащим голосом сказала мне Айви. — Я должна.

Я стояла там, глядя на Айви. Сотни тысяч мыслей и воспоминаний кружились в моей голове.

Затем я села в самолет.

И развалилась на части.

Когда самолет приземлился, я довольно долго сидела там, глядя прямо перед собой, ощущая себя безбилетным пассажиром в чужом теле. Мои конечности казались мне тяжелыми. Я чувствовала себя так, словно больше никогда не пошевелюсь.

Мне было семнадцать , — сказала Айви.

Я не хотела вспоминать её слова. Не хотела представлять Айви в моём возрасте. Не хотела думать о годе, который мы провели в одном доме — до того, как она уехала в колледж, и я осталась с мамой и папой.

Не мамой. Не папой.

Это было нечестно. Нечестно, что они умерли, и Айви искривила те несколько моих воспоминаний о них так, что я больше их не узнавала.

Мои родители умерли, когда я была ребенком . Сколько раз я произносила эти слова? Но это не было правдой. Всё это не было правдой. Я не была сиротой. Я никогда не была сиротой. Женщина, которая меня родила, была жива. А мой отец?

Он был молод, совсем недавно поступил на военную службу.

Девять слов — вот и всё, что я знала.

Мои родители никогда не были моими родителями, — подумала я, заставляя свой мозг формировать слова. — А мой дедушка… Я вспомнила о том, как дедушка забыл обо мне и решил, что Айви была его дочерью.

Дедушка знал, — внезапно осознала я. — Конечно, он знал. Он мне лгал .

Все они знали.

Я закрыла глаза, ныряя в воспоминания. Я помнила похороны. Помнила, как Айви несет меня вверх по лестнице. Помнила, как я сидела на полу перед Айви, пока она расчесывала мне волосы. Я помнила, как Айви опустилась рядом со мной на колени. Помнила, как я коснулась её влажной щеки.

Я помнила, как Айви плакала, и отдала меня.

В один миг вся моя жизнь была переписана.

— Мелкая, ты не можешь сидеть здесь вечно, — Боди позволил мне побыть одной, но теперь я почувствовала, как он проскользнул на соседнее сидение. Я не могла заставить себя открыть глаза и посмотреть на него, не желая видеть его взгляд.

Его жалость. Словно я была сломана.

Прежде чем Боди снова заговорил, прошло несколько минут.

— Знаешь, она спасла ваше ранчо.

Она — это Айви. Мои глаза щипали слезы. Я сглотнула, стараясь не слушать его.

— Она наняла кого-то, чтобы за всем присматривать, и каждый день проверяет его, — Боди говорил будничным тоном, словно каждое его слово не вырывало моё сердце из груди.

Айви спасла ранчо. Айви была моей…

— Хватит, — произнесла я. Мой язык, кажется, распух. Я заставила себя открыть глаза. — Почему ты говоришь об этом сейчас?

Боди забросил одну ногу на переднее сидение.

— Но это же заставило тебя открыть глаза, да?

Я не могла с этим поспорить.

— Где мы? — ровно спросила я.

Боди опустил руку на спинку моего сидения, но смотрел он прямо перед собой.

— Добро пожаловать в Бостон.

Бостон .

Мой дедушка выглядел в точности так же, как и всегда. За три недели, проведенные мною в Вашингтоне, я пыталась звонить ему с полдюжины раз. Мы говорили дважды. Он узнал мой голос всего один раз.

Но сегодняшний день был удачным.

— Ты ужасно выглядишь, медвежонок, — дедушка сидел за небольшим столиком у окна. Его палата принадлежала только ему и скорее походила на квартиру, но в ней не было ни кухни, ни плиты, а в соседнем коридоре находились медсестры. — Обнимешь старика, — проворчал он, — или тебя растили в хлеву?

Это была старая шутка, потому что, конечно, хотя бы частично, меня растили именно в хлеву. Мне удалось выдавить небольшую улыбку. Эмоции наваливались на меня одна за другой: тоска и благодарность, одиночество, пустота, надежда, которую я не позволяла себе чувствовать. Боль и предательство. Злость за то, что он так долго меня обманывал. Страх того, что рассердившись, я каким-то образом прогоню один из последних хороших для него дней.

Сглотнув зародившийся в горле комом, я подошла к окну. Я хотела обнять его, но не могла пошевелить руками.

Дедушка был рядом, был самим собой. Я любила его. Он был во мне, был частью меня, он сделал меня такой, какой я была — и всё же я не могла заставить себя пошевелиться.