Николай Сухов - Казачка

И в самом деле: часа примерно через три, когда жара уже стала спадать немного, на изволоке замаячила движущаяся по дороге фигура. Ее первым заметил старик.

— Гля, пылит кто-то. Верхи, никак, — сказал он. — Не к нам ли?

Сперва показалось, что лошадь скачет одна, без всадника. Но потом, когда она несколько приблизилась, завиднелся и маленький всадник. За лошадиной покачивающейся головой его еле-еле можно было различить. В том месте, где дорога делала петлю, огибая яр, всадник свернул с дороги и целиной взял направление к стану.

— К нам! — Матвей Семенович тяжело присел в борозде и, явно волнуясь, начал закуривать.

Надя и Настя, вскинув на плечи мотыги, пошли к шатру.

Мишкин дружок, босоногий Санька, на рыси подскочил к стану и остановил лошадь. Возбужденные раскосые глаза его посверкивали, облупленный нос лоснился. Он сурово глянул на подбежавшего к нему Мишку, у которого от зависти и восхищения даже рот раскрылся, и, ни к кому не обращаясь, выпалил:

— Езжайте домой! Скорея! Дядя Федя велел. Сказал: скорея. Они меня послали — дядя Федя ваш и дядя Федюнин.

— А что там, Саня, случилось? Не знаешь? — спросила Надя.

— Знаю! Кадеты из-за линии идут. Во! Идут из-за линии кадеты… А где тут дядя Игнат Морозов? И Березовы? Им тоже велели сказать.

Надя указала рукой, и Санька, постукивая растрескавшимися пятками по бокам лошади, покатил.

Всегда уж как-то так получается: коли нужно скоро, скоро не выходит. Спутанные, пасшиеся на луговине лошади как на грех упрыгали, спасаясь от слепней и зноя, к озеру — за версту от стана. Пока Мишка сбегал за ними да пока дотянулись до хутора — рысаки-то у них известно какие! — солнце уже заметно склонилось к западу.

С бугра, при спуске к гумнам, через крыши домишек и через сады вдоль речки был виден плац, на котором творилось что-то необычное: кучились люди, разъезжали взад-вперед верховые, у церковной ограды на привязи стояли кони, заседланные и незаседланные. Матвей Семенович, поворачивая лошадей к своему гумну, к воротам, увидел в лощинке на свежей траве спутанного меринка, Федорова строевого со впавшими боками, и поморщился: «Эк, вымахал его опять! Горе глядеть. Куда же сейчас гож он, в поход-то на нем!..»

Прикрывая ворота, когда управляемая Мишкой подвода въехала на гумно, Матвей Семенович задержался: по проулку, во всю его ширь строем двигалась сюда, на зады, связка лошадей — штук пять, а на одной из них поверх вороха одежд восседала огромная бородатая туша. Это был культяпый Фирсов.

— В ночное? — осведомился Матвей Семенович, и хоть тяжело было на душе у него, все же усмехнулся: уж больно весело смотреть было на этого великана, подмявшего приземистую лошаденку.

— Звестное дело! — утробным басом нехотя ответил Фирсов.

Старик Парамонов пожевал губами: понял, что тот чем-то обижен.

— Рановато, никак, парень, а?.. собрался-то?

— Кабы рановато, а то поздно, — загадочно пробурчал Фирсов. — Одного коня свели со двора — хватит!

— Это, стало быть, кто же свел его у тебя? — полюбопытствовал Матвей Семенович уже менее приветливо, догадываясь, что сейчас камешки полетят в его огород. Иначе — чего бы ради тот озлился на него.

— Звестно, кто — ревкомовцы, сынок твой. Да и не только у меня: у Абанкиных — трех сразу, у атамана бывшего, у Поцелуевых… Обманщики! — все бурчал он, удаляясь. — То — долой войну, а теперь…

«Ишь ты, орясина корявая! — мысленно ругнул его Матвей Семенович, стукнув воротами. — А кто с войной идет? Кто ее учиняет? Разгундосился! Тебе лошадь жалко, а того, кто пули на ней должен ловить, — того не жалко!»

Подводу во дворе встретил Алексей, уже одетый в военную форму. Он оглядел приунывших женщин с «ляльками» на коленях и строго сказал:

— Ну, вы вот что… очень-то не раскисайте! Это вам не за веру и царя… Быстренько испеките нам пресных бурсачиков. Дров в печь я наложил, приготовил.

— Федя дома был? — спросила Надя, легко спрыгивая, с Любушкой на руках, с повозки.

— Забегал на минуту, перекусил. Он, пожалуй, скоро уже… Да вот он!..

— Вы обо мне, что ли? — войдя быстрыми шагами во двор, улыбаясь, сказал Федор, — Я на помине всегда легок!

В его словах, улыбке, движениях, в его черном от солнца лице не было никакой тревоги. Наоборот, все в нем говорило о его обычном настроении. Надя пытливо взглянула на него: в самом ли деле он чувствует так, или это только чтоб меньше расстраивать ее? Нет, ничего показного! Да и никогда-то в нем показного, неискреннего Надя не замечала. Она ощутила, как от сердца у нее немного отлегло.