Николай Сухов - Казачка

— Ты как, на мешках заночевать решила? — отпрягая лошадей, шутливо спросил Федор.

Феня повела бровями, и скрытая улыбка заиграла у нее на лице.

— Ножки-то я отсидела, ф-ф!.. Ей-правушки, никак не могу.

— Ну и сиди, делов-то!

— Да ты ссади меня, какой ведь…

— Не выдумывай! — Федор покраснел. — Маленькая, что ли!

— А чего тебе… ты вон какой…

Федор прицепил к пеньку лошадей, кинул им сена и зашагал к мельнице.

— Бык упрямый! — Улыбка гасла на Фенином лице. — Ни дать ни взять — бык! — Она ребячливо надула губы, покосилась на Федора — под его упругим шагом тренькали льдинки — и легко спрыгнула с мешков.

В мельнице шум, стук, грохот камней. Вышка, ящики, редкий дощатый пол и все предметы — словно в лихорадочном ознобе. Под ногами — мягкая мучная пороша. Из ящика клубами вылетала пыль, оседала на людях. С завьюженными мукой лицами они толпились у лестницы, раскрывали рты, крича что-то друг другу, но звуков не было слышно. На вышке орудовал ключом маленький в брезенте человек — мирошник, подкручивал гайку. Узнав его, Федор взбежал к нему по лестнице и крикнул в забитое мукой ухо:

— Очередь большая?

— Не-е, — мирошник качнул головой, — вон за энтим будешь, вон, — и ключом указал на усастого верзилу, подпиравшего стояк.

Федор, сойдя с вышки, заглянул усастому в лицо — чтоб покрепче запомнить, — потолковал с ним, пощупал сеянку и вышел наружу. У подъезда увидел два новых фургона, сиявших лаком. Возле запотевших лошадей, отстегивая постромки, возился длинный, сухопарый человек. «Кто ж это такое? — всматриваясь, подумал Федор. — Кажись, Абанкиных работник Степан? Он и есть. Их фургоны».

— Ты один? — спросил Федор, подойдя.

— А-а, здорово! — Степан поднял худощавое отекшее лицо, — Нет, не один — с хозяином.

— С каким хозяином?

— С молодым, Трошкой. Да стой, идол! — и пнул мерина под брюхо.

— С кем? С Трошкой? — с необычайной живостью переспросил Федор. — Где ж он?

Степан в недоумении взглянул на Федора: «Чему он так обрадовался?»

— Ушел к хозяину мельницы.

— Фу, черт! — Федор сплюнул. — Сколько у тебя хозяев!

— Это уж так, — дружелюбно подмигнул ему Степан, и рябоватое лицо его посветлело, — у меня, брат, так: в собаку метни, а в хозяина попадешь.

— Не завидую, паря, не завидую, — поморщился Федор.

Степан Рожков на три года старше Федора. На службу его не взяли по какой-то мудреной болезни, название которой он и сам не знал. Но названия он хоть и не знал, зато крепко чувствовал, как из года в год она сосала его здоровье. Когда-то Рожковы жили рядом с Парамоновыми, и в детстве Федор дружил со Степаном. Потом Рожковы ушли в конец хутора, на просторное с заливной левадой поместье. Это поместье было действительно просторным — степь-матушка расхлестнулась без конца и края, — по для Рожковых оно оказалось несчастливым. Так говорили люди. Они быстро обнищали, захирели, и Степан уже несколько лет скитался по богачам в работниках.

В дверях сторожки показался Трофим. Хромовые сапоги на нем блестели, как в праздник; стеганная на вате поддевка — с иголочки. Весь он выглядел каким-то новеньким, чистым, словно со станка только. Взбираясь на пригорок, уверенно поскрипывал сапогами, попирал землю. В упор столкнулся с Федором и оторопел; маленькие, глубоко посаженные глаза его пугливо забегали. Но он быстро оправился и протянул руку.

— И ты тут? — спросил он, с трудом улыбаясь И ГЛЯДЯ в залохматевшую прореху на Федоровом полушубке — в этом месте был когда-то крючок; видно, в кулачных схватках его вырвали с корнем.

— Тут… — преодолевая вспыхнувшую злобу, процедил Федор. — Приперлись в такую беспутицу. Как бы плыть не пришлось.

— Ничего. Прибьемся к берегу, не робей. — Трофим зачем-то пошарил по карманам, потом спрятал под папаху чуб и повернулся к работнику: — Ты, Степан, зря там привязал лошадей, как бы они… Видишь, видишь… Стой, дуролом! — и поспешно удалился от Федора.

«Все равно не отбегаешься, — Федор с ненавистью смотрел на его бритый затылок, — где-нибудь уж да прижму!»

Феня отпугнула от саней хозяйскую непомерной тучности свинью и, не зная, что бы еще сделать, взобралась опять на воз, развязала сумку с харчами. Федор подсел к ней, насыпал на полог картошки и принялся сдирать с нее «мундир». Феня отломила большущий кусок хлеба и придвинула к Федору. Подшучивая над ним, она хохотала, поблескивая мелкими частыми зубками.

— Ты, Федор, ныне не в своей тарелке, ей-правушки, — говорила она ему. — Мухортый, пасмурный. Не иначе как верблюд на сосне приснился, а может, и страшней чего?