Александр Морозов - Центр

Оказывается, Свентицкая участвовала в каком-то сложном эксперименте по наведению контактов с душой усопшего, похороны, оказывается, считались у них критически важным моментом по наблюдению поведения совсем недавно, а стало быть, еще недалеко отлетевшей души.

Витя, поглядывая на маячившую невдалеке Катю, ответил что-то резкое, что-то в том роде, что, мол, душа умершего вся насквозь приморилась, а может, и истлела в целенаправленных многолетних попытках Кюстрина разрушить собственное тело. И что сейчас, когда эта ее работа на уничтожение наконец-то завершена, душа имеет право побыть одна, и наплевать ей, наверное, на всякие контакты, тем более с незнакомыми фраерами типа Георгия. Все бы на том и кончилось, но он не удержался и добавил, что о матампсихозе — переселении душ — неплохо бы ей почитать у Платона, классик все же, а то что ж она носится все с этим Георгием.

И тут Олечка, тоже, конечно, взвинченная, хотя и в несколько другой смеси чувств, дала ему отповедь, принятую, впрочем, Кардановым достаточно меланхолично и рассеянно.

— У нас все готовенькое, ну и что? — заговорила на приличном взводе, хотя и не повышая голоса, Свентицкая. — Нам достаточно прочесть парочку вполне доступных ротапринтов Георгия — и о’кэй, этого вполне достаточно, чтобы поддерживать то, что у нас считается интеллектуальным трепом. На уровне. Зачем же распинать свой ум на настоящей логистике, настоящих проблемах? Сейчас, дорогой мой, все легко. А ты этого не знал? Легко выглядеть. Легко быть на уровне. А потеть за штудиями — вот это устарело, мой милый. И можно, даже похвально ездить на пляжи и попивать винцо. Усилие — вот что устарело. Вкладывать усилия. А ты просто не нужен и слишком образован. Тебе претит эта белиберда, ну а нам с ней удобно. И другого ничего не нужно.

— Кюстрину тоже ничего не нужно. Вот ведь что получилось из всего этого, Оля.

— Понятно, что все это дешевка. (Ого, ей, оказывается, и это понятно. Впрочем, Свентицкая, конечно, игрок, и не более того. Ну, хоть не фанат.) Но мы тоже должны чем-то жить. У вас ведь была своя компания? Ну, а у нас уже нет. Уже никаких компаний мы не застали. Ты все почитывал да поглядывал. Но мы-то, мы, мы тоже живем. Точно такие же, как раньше и вы. Так у вас же была живая жизнь, а нам что же, не досталось? Так что теперь не удивляйся: обскурантизм и прочее… будет еще и не такое. Но тебя уже никто не расслышит, как бы ты ни был умен и пятьсот тысяч раз прав. А вот таких, как Георгий, да. Его мы будем слушать и передавать из рук в руки его писанину о тарелках, черт их там не разберет, летают они или не летают. И хрен с ними, пусть даже и не летают, да хоть Георгий здесь. Вот он, тут, перед нами, и обещает чудо. Он с нами. Свой парень со всеми потрохами, и чудеса его, конечно, все такие же доступненькие и глупенькие, как мы сами. Ну так что ж? А ты не с нами. Ты стоишь в стороне. Со своими Платоном и Гегелем. Вот поэтому, сколько бы раз ты Георгия ни опровергал, мы его будем слушать, а не тебя. Ты аристократ, а аристократов нам не нужно. С Георгием-то проще и веселее.

…Катя не успела многое ему сказать, впрочем, она и сама считала, что говорить много не время, надо действовать. Как? Этого она не понимала, поэтому и обратилась к Карданову, мало того, что Юра обособился и живет вторую неделю на даче, обнаружились два обстоятельства, вконец обескураживающие противоречивостью и тем, что за ней могло стоять. Сначала она узнала, что эти две недели он не появлялся на работе. Только вчера узнала. Позвонили оттуда. А вот сегодня она узнала, что он все это время… ездил-таки на работу. То есть каждое утро уезжал с дачи в Москву и возвращался только вечером. Об этом факте ей доложили дачные соседи и Юрина мать, и… в общем, сомневаться не приходилось. Значит, не отлеживался там, у себя в норе, сломленный, а ездил куда-то. Каждый день и на весь день. А на работе не показывался. Значит, ездил не куда-то, а к кому-то. Но почему тогда возвращался вечерами? К замужней, что ли? Которая может только днем… принимать?

Катя выглядела абсолютно жалкой. Она туда ехать боится. Пусть лучше Витя. Она выглядела на три с минусом или на два с плюсом, но Виктору в данной конкретной обстановке — они завершали круг около кладбища и приближались к главному входу — все это было нипочем. Он увидел только, как от пятачка, на котором уже не стояли две машины уехавших родственников, а стояла одна — «Жигули» цвета золотой охры — направляется к ним высокий, подтянутый мужчина в предельно элегантно и индпошивочно сидящем костюме строгих тонов. Витя остановился и, понимая, что это последнее, что он сможет сказать Кате наедине, сказал: