Александр Морозов - Центр

Стояло лето, и бестолковые ребята, вырвавшиеся на свободу, не знали толком, что с ним делать. То ли угробить на подготовку к вступительным экзаменам в вуз, то ли угрохать на любовь, которую ведь полагалось им крутить, как это следовало согласно стихам и прозе журнала «Юность», телеспектаклям и перешептывающейся озабоченности учителей и родителей. Приходилось соответствовать, обнимать девчонок совсем не тех, а других, которых провожали после танцев, а с теми изредка перезванивались, в основном в разведочных целях, кто, да что, да куда думает сдавать, в основном чтобы услышать голос, потому что в разведочных целях достаточно было позвонить или зайти к Людочке — она знала про всех, приходилось листать учебники и не решаться, а когда кто-то решался и, отдав документы, сообщал об этом другим, то это только добавляло нервозности, другие быстро прикидывали: «Ну все, один только я не могу, подам документы, опозорюсь, нет, лучше делать вид, что наплевать и успеется».

Произошло событие первостепенной важности: Грановская пригласила его к себе на дачу, не понимая, что это могло означать, и все-таки понимая, в этом возрасте они так глупы, что с отчаяния — не ждать же сколько-то там лет, пока поумнеют, — делают решительные шаги. Теперь она ходила не в школьной форме, лето стояло жаркое, и когда он ее встретил, на ней был сарафан или тонкое открытое летнее платье — в общем, что-то легкое и прелестное на бретельках, — и плечи и спина, лопатки — еще не загорелые, а только чуть-чуть тронутые, припеченные всего только несколькими пучками солнечных лучей. Их возраст — не Виктора и Грановской, а лучей — составлял всего каких-то восемь с половиной минут, сколько нужно свету, чтобы долететь от Солнца до Земли, они не успевали опомниться, не успевали возмужать в суровой, стремительной жизни в холоде мирового пространства, как их уже ждала сладкая смерть на плечике Танечки Грановской, смерть в нежестком, почти безразличном прикосновении-поцелуе. Вите такого прикосновения было не дано, он тоже, правда, разбежался, но, не умея умереть, мямлил что-то, что вот-де Юрка Гончар нанес, мол, удар в спину, встретившись с ним в столовой на Маяковской, тот взял себе сразу два бифштекса — ты же знаешь, как он рубает — и вот, доканчивая второй, перед компотом, чуть ли не с полным ртом, спокойненько объявил, что он уже подал документы и уезжает к себе на дачу готовиться к экзаменам. Танечка сказала: «А у нас дачи почти рядом, моя ближе к станции, около пруда, сразу, как через мостик перейдешь, она такая, ее сразу заметишь, на втором этаже круглое стекло». Витя знал, что у Гончарова и Грановской дачи рядом, но она не для этого начала говорить. Она говорила-говорила, объясняла-объясняла, а потом на двести или на все триста процентов мимоходом, скороговоркой, с только жарким летом объяснимой небрежностью добавила (и ручкой, ручкой своей прикоснулась к его плечу): «Ну и пускай он подал. Он всегда такой. Я с завтрашнего дня тоже на даче. Вить, приезжай к нам, а? Мама специально отпуск подгадала, будет жить на даче и нам готовить. Витенька, ну приезжай. Мы за неделю с тобой все повторим. Ты приезжай. Отпросись дома — и к нам. Ты тоже ведь на гуманитарный?»

Из всего, что с ним в эти минуты происходило, ошалел он, собственно, от двух вещей: от того, что ее мама будет «нам» готовить, и от ручки, руки, пальчиков, слегка упиравшихся в его плечо.

Все стены громадного холла перед конференц-залом были обкноплены машинописными листками с тезисами выступлений, многие заголовки да и сами тезисы звучали сенсационно: «Генетический код как грамматическое предложение», «Годовые кольца деревьев и волосы Наполеона», «Стресс как перманентный эквивалент мутаций». Кроме конференц-зала, доклады читались и в отдельных кабинетах; в первую половину дня, до обеда, конференция работала, разбившись по секциям, а после обеда планировалось общее пленарное заседание, крупный доклад (регламент — до часа), и его обсуждение. Карданов уже имел все эти отпечатанные тексты у себя, поэтому в первую половину дня он мог или посидеть на одной из секции, или даже не сидеть нигде, а ходить между комнатами, там послушать пять минут, там — десять, важно было пропитаться общей атмосферой, поговорить с тем и другим из авторов тех сообщений, которые ему самому после предварительного прочтения тезисов показались наиболее интересными.

Во время обеда (все участники конференции — в одном зале, специально для этого накрытом) он примостился в одиночестве за столиком, стоящим на отшибе, как вдруг услышал голос, раздававшийся из-за двух необъятных спин на торце длинного стола: