Александр Морозов - Центр

— Но если я защищу докторскую, это спасет мир? — настаивал Юра.

— Об этом позаботятся другие. Иди домой. И помни: научно-техническая информация — ключ к сердцу женщины.

— Послушай, ты когда была замужем, ты изменяла своему мужу?

— Конечно. Направо и налево. Прямо в машине или на стоге сена.

— А зимой?

— Зимой я уже с ним развелась. И у меня не осталось ни сена, ни машины.

— Почему?

— Потому что их никогда и не было. В ту зиму был один ты. Но ты меня не узнавал, потому что ходил по переулку под ручку со своей женой… а я мечтала подарить тебе нейлоновые сапоги, и у меня была возможность доставать бесплатные талоны на мазут. Но ты же ведь… кот. Ты больше одного раза с женщиной не встречаешься. И я просто не успела… отблагодарить.

— Я вижу тебя первый раз в жизни. Но это не имеет значения.

— А я тебя — в последний. И это имеет значение.

Он пришел домой во втором часу ночи, но никого не застал. Он начал было переживать, но потом стал пить холодную воду из-под крана и делал это почти час, а через час вернулась жена. Вернулась другим человеком, и у Гончарова хватило еще остатка сил ужаснуться той жизни, которую они должны были начать с завтрашнего утра, и он спросил:

— Ты была… с Кардановым? Где ты была с ним?

На что Екатерина Николаевна, сохраняя нечеловеческое спокойствие, ответила:

— Это не имеет значения. Это могло случиться с ним или с любым другим. Поиграли в дружбу — и хватит. Давай-ка начинать супружескую жизнь. Я нужна тебе, и никуда ты не денешься.

— Катя!..

— Ну да, теперь Катя.

— Подожди…

— Это ты подожди… Это может случиться завтра пли через десять лет. Ты ведь неплох, так что особо-то не нервничай. Но если встретится еще лучший… Говорю тебе ясно и четко. Впрочем, я постараюсь, чтобы ты об этом не узнал. Но с этого дня — я себе это разрешила. И все дело — за случаем. И вот еще что, Юрий Андреевич, я ведь могла и не говорить тебе этого. Впредь и не буду. А сегодня уж, ладно. По старой дружбе. Но запомни: сегодня я была с тобой искренней в последний раз. Иди спать. На себя не похож. А я еще на кухне посижу. Сварю себе кофе. До завтра.

— Катя, ты знаешь, что значит «устроиться помимо»? — Катя спала, и он тоже заснул и видел во сне ее спящее лицо, по которому сразу было понятно, что она знает свои варианты, и знает их крепко. Свои два варианта: работу и семью. А о третьем никогда и не подозревала.

…Он попал наконец в одну из двух комнат, в которых никогда раньше не бывал, в одну из двух, отделенных от большой гостиной — в которой шумело дружество, выпустившее джинна из бутылки, — тяжелыми, неподвижными занавесями. По комнате растекалась искусственно-каминная жара, подсвеченная несколькими ночниками, японскими женщинами в красных и синих кимоно на абажурах ночников, жара как будто потрескивала — паркетом, что ли? — ходила волнами, как будто вновь и вновь нагнетаемая потаенными усилиями адски подмигивающей жаровни. Пространство комнаты почти все было занято диванами вдоль стен, а диваны тоже оказывались погребенными под множеством подушек, по черным их атласным наволочкам возлежали в пресыщенных позах все те же вышитые женщины в кимоно. Не все, правда, возлежали, некоторые стояли, упершись одной рукой в бедро, а другой держа зонтик над головой. Зонтик, на котором тоже были вышиты такие же женщины, тоже державшие зонтик, на котором… «Для чего здесь так жарко?» — подумал Юра и сразу вслед за этим подумал, что он неоригинален, что любой, попавший сюда, задастся прежде всего именно этим вопросом.

От гостиной комнату отделяли не один, а два, следующих в полуметре друг за другом тяжелых занавеса, поэтому бражничество доносилось сюда только глухими бу-бу-бу, и Люда взяла с одного из коричневых резного дерева столиков маленькую лакированную шкатулочку, достала из нее тончайшего синего батиста платок и вытерла им заблестевший от пота лоб Гончарова.

— Все могло быть иначе, — сказала она спокойным, негромким голосом. — Он изъял Грановскую и ее дом из нашего обращения.

— Зачем тебе это было нужно? Грановская и ее дом… Ты разве чем-нибудь недовольна?

— У Танечкиной маман был муж… Она и сама… искусствовед и прочее… Мир искусства, как ты понимаешь. А муж, тот и вовсе… Из китов, от которых мир искусства всегда кормился… Он умер уже очень давно, в конце пятидесятых, но у них, у матери и дочери, конечно же, остались все связи… И если бы ты взял Танечку за себя, ее дом стал бы н а ш и м. А твой Карданов… Мог ведь и он… Бог дал ему кое-что. Достаточно, чтобы он мог войти к н а м и стать силой. Достаточно, чтобы он мог понравиться Грановской. Но в нем нет породы. Поэтому он все только портит.