Александр Морозов - Центр

И людям она может помогать. Это точно. По крайней мере, играть в их судьбе вполне реальную, ощутимую роль. Как например, в жизни своего сына. На обратном пути сюда, пока Юра мысленно общался с Кардановым, он выслушивал одновременно объяснения, доносившиеся то спереди, то сбоку от сновавшего Додика.

У Додика всю жизнь были плохие зубы. И одна из его подружек, медсестричка из поликлиники при Университете имени Лумумбы, годами проводила его в кабинет врача вне очереди и без записи, сообщив, наперед только время, когда он должен явиться. Вскоре он завел уже там связи среди студентов и аспирантов (где он их только не заводил) и с некоторыми из них бывал у Люды. Додик в своем рассказе перескакивал через целые главы, но главное Юра ухватил: Миша, которого он видел на руках у Барсовой, являлся законным сыном — законным, так как его родители зарегистрировали свои отношения в законном порядке в одном из московских загсов, — Людмилы Рихардовны и кандидата медицинских наук Бланко Луиса Рохеса, гражданина Аргентины, закончившего у нас аспирантуру и благополучно защитившего диссертацию по новейшим методам исправления врожденных челюстных аномалий (таких, например, как скошенная челюсть). Отношения Рохеса с Людмилой, позднее перешедшие в брак, длились как раз те несколько лет, пока он учился в аспирантуре и писал диссертацию. Коснувшись характера их брака, Додик опять-таки в детали не вдавался, однако можно было заключить, что брак этот носил характер нестандартный и в основе имел хоть и не вполне платоническую, но скорее дружбу, чем страстную связь. Так что Людмила, если вспомнить известную пословицу про то, кто кого перекукует, стала хоть и вполне официальной мадам Рохес, но скорее дневной, чем ночной кукушкой. Луис — по-испански красивый, молодой, лет под тридцать, очень в меру выпивающий и почти без меры увлекающийся автомобилем, футболом, находил весьма умеренное, постоянное, твердо определенное место как для совершенствования в деликатных таинствах межчелюстных соединений, так и для поддерживания затепленного им вдали от родины семейного очага. Несколько заранее определенных дней в неделю он жил на Людиной квартире, хотя и не отказался от места в общежитии. Люда на эти несколько дней ставила его на четырехразовое, абсолютно не холостяцкое питание, поглядывала, не уменьшаются ли стопки с его чистыми рубашками, джинсиками, носочками и прочим, садилась рядом с ним — как за рояль в четыре руки — за длинный письменный стол, и они, случалось, часами перекладывали друг другу листы из очередной накопившейся стопочки будущей диссертации. Конечно, из всей медицины она разбиралась лишь в формулах лекарств, но стопочки листов требовали и другого: редактуры, перепечатки, вычитывания, выбеливания, сверки.

Рохес диссертацию защитил и, конечно же, сразу собрался домой. И не просто даже в Аргентину, а в самый что ни на есть Буэнос-Айрес, где жили — и судя по фотографиям двухэтажного коттеджа, жили неплохо, — его папа и мама. Тут между супругами-друзьями состоялось первое объяснение. Два пункта изменению не подлежали: Рохес возвращается на родину и остается там навсегда, каковых планов он, в скобках будь отмечено, никогда и не скрывал. Молодой, высокодипломированный папа питает к сыну Мигелю пылкие отцовские чувства, далеко превосходящие по интенсивности супружеские. Далее, по-современному четко и быстро, выяснили, что Луис как настоящий джентльмен, а также высоко оценив дружескую и иную привязанности, связывающие его с женой, предлагает ей на выбор: пересечь с ним Атлантику и жить на его родине вместе с ним и сыном или же остаться у себя на родине, но одной. Людмила решила — а решать она умела — по-третьему: как раз муж может или оставаться с ними, с ней и Мишей, — с устройством на работу новоиспеченного кандидата трудностей, разумеется, не предвиделось, — или возвращаться туда, откуда приплыл, но одному. Более того, проявив поистине благородное чувство гуманности и не препятствуя законным интересам заокеанских дедушки и бабушки ее сына, она даже нанесла им двухмесячный визит, представили внука, но затем, как ни в чем не бывало, снова появилась в своей штаб-квартире в центре Москвы. В конце концов Рохес остался у себя дома, Люда — у себя, и это вроде бы окончательно, хотя брак их оставался пока нерасторгнутым, а Мигелю-Мише, по взаимной договоренности между двумя материками, один месяц в году его родная мама Люда не должна была препятствовать проводить у отца.