Александр Морозов - Центр

И вот, уже к Новому году, то есть всего через несколько месяцев после своего появления в их восьмом «А», Анастасия, застав Люду у нее дома одну, внезапно призналась ей в простых словах и даже не очень возбужденным тоном, что влюбилась в Витю Карданова. И так же просто, даже с оттенком спокойной горестности продолжила, что страдать молча — занятие, конечно, романтичное, но, на ее взгляд, годится оно только для тех, кто любит по-книжному или вообще потому, что все вокруг влюбляются. Анастасия же, как она спокойно объяснила Люде, влюбилась в Карданова совершенно реально, то есть хотела находиться рядом с ним и в школе, и вне школы каждый день, каждый вечер, все время. Находиться рядом, слушать его, быть с ним — куда бы это ни привело в дальнейшем.

Но ведь они, в конце концов, всего лишь школьники. То есть весь день практически проводят в классе. И как можно это осуществить реально? Приблизиться к нему. На глазах у всего класса. И обе девочки, недолго и помолчав-то, одновременно пришли к одному выводу: это осуществимо в одном-единственном варианте. Если Колосова пересядет к Карданову за его парту.

Но рядом с Кардановым сидела математик Ада Левина, а рядом с Анастасией — Дима Хмылов, и вообще за всеми партами кто-то сидел с кем-то, а свободное место имелось только одно. Расклад напоминал изобретение Сэмюэля Ллойда, игру в пятнадцать, где только одна свободная клетка, и через эту свободную надо так переместить занумерованные фишки, чтобы добиться порядковой расстановки. Так что, геометрически задача напоминала игру в пятнадцать. А на самом дело оказывалась сложнее.

И вот эту задачку — куда там математику Льву Абрамовичу, он и не слыхивал о таких, — Люда решила от и до. Разумеется, с подключением едва ли не всех своих сторонниц. Но так, что те и не ведали, что творили.

И разумеется, полная документация по этой блестяще спланированной и твердо, без единого огреха проведенной операции, будь она составленной и переплетенной в десяти томах, с графиками и диаграммами перемещений невольных участников живых шахмат, такая документация вошла бы в анналы, послужила бы образцовым учебным материалом во всех крупных разведцентрах мира. Сама Люда буквально ни разу не обратилась ни к кому с просьбой о пересадке. С другими просьбами — да, обращалась. А уже из них проистекало одно, другое, третье, десятое, и в конце концов кто-то очередной пересаживался с места на место.

Пока однажды в начале февраля Карданов, вбежавший в класс после третьего звонка, обнаружил, что рядом с ним на освободившемся третьего дня месте — он уж и забыл, почему именно освободившемся, — сидит и уже раскрыла тетрадь по зоологии спокойно и строго взглянувшая на него Анастасия Колосова. Только чуть-чуть против обыкновения скованная. Чуть-чуть, которое никто, кроме Люды, не объяснил бы. Которое никто и не отметил-то. Карданов выслушал сбивчивое и поневоле приглушенное — урок-то начался — объяснение Анастасии, почему именно она появилась на борту его корабля, и вникать не стал. Кто возражает, если в троллейбусе рядом с тобой на свободное место опускается невозмутимая матрона? С золотистым отливом шатенка. Случайность… Просто случайность. Она сойдет на следующей остановке. Смотри в окно. Пусть сбоку от тебя — волна лавандовой свежести. Ты школьник, и что с этим делать? С этой волной и с ее взглядом? В ее мире ты окажешься не скоро. Через много лет. Она тоже смотрит в окно. Или вперед через спину водителя. На грифельную доску. На яркие, яркие, яркие… рисунки хордовых и беспозвоночных. Они-то, наверное, и гипнотизируют, не дают глаз оторвать. Она сойдет на следующей остановке… Случайность.

И чем же обернулось это замечательное во многих отношениях мероприятие? Эта сложносоставная попытка приручить по-хорошему? Невероятно, Люде вначале сказали бы — предсказали, — не поверила бы. Он просто ничего не понял. Не догадался. Даже через вечность — через полгода школьных. Флюиды какие-то ощущал, но в ответ не потянулся, не посмел, а уж чтобы сопоставить одно, другое и кое-что еще, — куда же… Мальчишка.

Презрительно оттопыривала мясистую нижнюю губу Людочка, несколько раз, оказываясь наедине с Колосовой, по-деловому нетерпеливо хмыкала, постукивала по циферблату на ручных часиках, намекая, что вечность-то она вечностью, но и та просочится струйкой и захлебнется однажды в конце десятого так называемым последним школьным звонком.

Колосова в ответ только краснела, и поводила плечами, и отходила в сторону, ни разу уже больше не перейдя с Людой на тот обезоруживающий, спокойный бабский тон, которым однажды сообщила о своем чувстве. Спустя годы, вспоминая иногда эту историю, Люда поняла, что Анастасия тогда переконспирировалась. Жутко боясь, чтобы остальной класс хоть что-то заметил и о чем-то догадался, она так неприступно и царственно-равнодушно взирала на своего соседа по парте, что ни о чем не догадался даже и он сам. Только пальцы ее руки, передающие ему ластик… так рефлекторно, намертво сжимались, что он не сразу мог взять серый кусочек резины, слегка — раз и другой — тянул на себя… тогда разжимались. Анастасия, словно очнувшись, виновато улыбалась и… снова склонялась над своей тетрадкой.