Александр Морозов - Центр

То же получалось и в институте. То же и на работе. А на работе включился и заработал на нее эффект кумулятивности, накопления эффекта, если нет срывов, отбрасывающих тебя на предыдущие ступени. На работе твердый четверочник — это тот, на кого можно положиться. Человек с авторитетом. Это тот, кто тянет, но рывками постромки не дергает, а значит, не подвергает их риску полопаться.

Но это только сами клетки, пункты опорные, на которых держится все, но само это все должно же как-то присутствовать.

А для заполнения межклеточного пространства… сначала, конечно, только девочки. Девочки-подружки. А после объединения мужских и женских школ, которое как раз совпало с этим самым возрастом… С седьмого класса начиная, с исторического объединения отроков и отроковиц, отныне общими усилиями стремившихся утолить жажду знаний, у нее прямо дух захватило от удовольствия, от азарта — столько новых возможностей открывалось. Столько комбинаций.

Она сразу и по особенностям физического сложения, и по привычкам поведения, да и просто по развитию казалась старше одноклассниц. (Да, кажется, старше большинства и получалось. Года на полтора позже пошла в школу. Из-за каких-то позабытых теперь опасений той тетушки, которая жила тогда вместе с ней.) К началу памятного седьмого класса Люда выглядела среди подружек прямо как наседка со своими цыплятами, но наседка, озабоченная отнюдь не пропитанием малых сих. Тут создавалась реально именно власть, авторитет, используемый потом для укрепления его же самого.

А девочки, крутившиеся вокруг нее, как электроны вокруг ядра, то есть траекторий собственных не имевшие, далеко не все были простушки. Даже так, что простушкам как-то не находилось места в этой паутине. Трепыхаться-то они трепыхались, но невидимый, неугадываемый их слабыми, замаскированно-подвитыми головками злодей-паук не спешил почему-то высасывать их горячее трепыхание. Не подтягивал ближе к себе. А лениво, мимоходом и неуследимо тряханув паутину, ссыпал их горстью на пол. На свободу. Летите на другие лампы. Кому накала на вас не жалко.

Когда в седьмом классе появились мальчики, Людочка уже и наперед знала, что это может означать или конец, или расцвет ее кружка. Получился расцвет. Линию-то она взяла правильную. Тем более легче ей было определиться правильно, что необходимость совпадала здесь с ее собственными вкусами.

Необходимость состояла в том, что сила и влиятельность ее кружка могла быть укреплена или даже просто сохранена при условии, что в него входили и, значит, от его мнения зависели девочки не просто умные, авторитетные или вообще выдающиеся в чем-то и где-то. Непременно требовались и красивые.

Необходимость она видела точно. А совпадение с ее собственными вкусами состояло в том, что Людмиле и самой нравилась власть именно над красивыми. Они ей нравились и сами по себе. Дико, неправдоподобно молодые, прекрасные, с прерывистым дыханием, как у только выпущенных лошадок, прошедших для разминки первый круг, с невероятной интенсивности красными губами, ненакрашенными, своими. Зависти к ним Люда, как ни странно, не ощущала. Любила только смотреть с недетской, зрелой грустью, как они летят через косо летящий снег, с коньками наперевес, навстречу безумно приближающемуся мигу. Когда заколотится сердце, поплывет голова, ради мига… И только одно: чтобы он скорее. Вот он, за поворотом. Где музыка.

Что же касается ее ума, то умом своим она, кроме того, понимала, что красота — это еще и сила. А кому же нужна власть над бессильными? Что в ней ценного? Здесь ни борьбы, ни тонуса, ни остроты, которые она приносит. Какая борьба, когда бессильный, по-кроличьи скосив глазки, только и посматривает вокруг, к кому бы подойти и добровольно сложить к стопам свою независимость. Номинальную всего лишь. Реально в природе не существующую.

Совсем иное дело, когда она могла, «принимая» у себя, допустим, великолепную Татьяну Грановскую, после нескольких ласково-ворчливых, маскирующих фраз вдруг резко, как с трибуны принципиальнейшего собрания, резануть: «Как же ты могла? После всего, что он… как ты могла… Чтобы сама, сама ему позвонить? Трех дней не выдержала!» — и наблюдать, откинувшись в кресле или доливая в две чашки свежезаваренного, как лебединая, дивной выточки Татьянина шея от ключиц и вверх покрывалась красными пятнами, чтобы закончиться потом вспышкой маленьких, аккуратно пунцовых сфер на нежных, заранее нервно рдеющих щеках.