Грегуар Делакур - Ничего, кроме счастья

Мы поселились вдвоем в хорошей квартире близ центральной площади, недалеко от офиса, который я делю сегодня с ФФФ. А потом появилась Жозефина; не совсем ко времени для нее, потому что она всего несколько месяцев назад получила работу в компании «Декатлон», боролась за это место и боялась, что ее не возьмут обратно. Но ее дождались. Все дожидались ее, все ее любили. Уже тогда она много работала, на ней была вся реклама, каталоги, промоушен. Она часто возвращалась поздно. Я занимался твоей старшей сестрой. Купил диск с детскими песенками, смешно, как сейчас помню, диск Анри Деса [15]в книжном магазине «Фюре дю нор» за четыре девяносто девять. Я не знал ни одной. Мне никто никогда не пел песенок. Я вырос в тишине, в пустоте, но остался жив, и это было благо, несмотря ни на что. Но теперь и этому конец, я устал.

Жозефина пошла в ясли. Мы с твоей мамой уже не были так влюблены, не двенадцать лет, как-никак, и у каждого своя зубная щетка. Мы в одночасье постарели. А потом, перед твоим появлением, она подумала, что, может быть, больше не любит меня, что у нас не будет Мексики, не будет нежности, той, что после, что ведет до самого конца; нам было очень грустно. Я спал на диване. Пил вино в темноте. Когда я просыпался с пылающей головой, твоя мама была уже на работе, а сестра в яслях. Я думаю, что именно в эту пору началась моя нелюбовь к жизни.

Я не знал этого. Я это чувствовал.

Я чувствовал, как блуждают руки, пробуют на вкус губы, ласкают глаза. Чувствовал новые слова, проникавшие исподволь. Чувствовал потяжелевший жест руки, поправляющей прядь. Жест без возможной двусмысленности. Я чувствовал зло. Чувствовал бездну. Чувствовал, как раскрывается, разрывается мое сердце. Чувствовал слезы. Ожоги. Чувствовал, как пробуждается зверь. Взрыкивает злость. Надвигается гроза, все грозы. Я чувствовал смысл слова «печаль». Незапамятную боль женщины. Чувствовал едкое, грязное. Чувствовал пальцы, от которых пахло ложью. Изменой. Взгляд ускользал. Останавливался на два миллиметра дальше обычного. Я чувствовал лишние граммы сахара в кофе. Новый запах шампуня. Сладкий миндаль в мыле. Я чувствовал фразы, ставшие короче, уклончивее, мутнее. Чувствовал, как крепче сжимаются руки вокруг нашей дочурки. Как становятся влажными поцелуи. Я чувствовал невысказанные мольбы о прощении. Кукол, вдруг ставших вдвое дороже: маленькие индульгенции. Я чувствовал страх. Чувствовал, что дыхание ночью чаще. Каблуки утром выше. Губная помада чуть краснее. Ногти длиннее. Коготки. Я чувствовал спину. Кости. Бледную кожу. Я чувствовал самозабвение. Экстаз. Маленький рай. Запах спермы. Я чувствовал холод. Ветер. И грозу, все грозы. Я чувствовал, как леденеет моя кровь. Чувствовал холодную воду. Горячую нимфею моей крови. Я чувствовал, как рушится мир, когда Натали мне изменила.

Обгоревший остов машины нашли жандармы через три дня после заявления об угоне на краю поля в Вамбреши. Это был «Рено Клио II 2.016V». Выпуска ноября 2006-го. Страховщики отправили меня на место выяснить, имеет ли место мухлеж, исходя из принципа, что клиент по определению честен, а значит, искать доказательства мошенничества – дело компании. Я осмотрел место возгорания (переднее сиденье), фронт распространения огня (передний капот). Поскольку у этой модели нет электрических сидений, я сразу отмел гипотезу о коротком замыкании. Опыт показывает, что при возгорании сиденья огонь распространяется вверх по спинке, охватывает крышу, которая от жара начинает плавиться, языки пламени лижут кузов в зависимости от направления ветра, краска вздувается и горит, достигая тысячи градусов. Я осмотрел замок зажигания и не обнаружил никаких следов взлома. Пусть огонь уничтожил девяносто девять процентов доказательств возможного мухлежа, мое глубокое убеждение было, что он имел-таки место. Я отправился к владельцу якобы угнанной машины; дома оказалась молодая женщина, беременная, месяце на седьмом. Она усадила меня в своей элегантной маленькой гостиной, согрела нам две чашки кофе. Ни одной фотографии не было ни на камине, ни на комоде. Я задал несколько вопросов по поводу обстоятельств угона, ее ответы выглядели правдоподобными, но очень скоро она разрыдалась. Это же всего лишь машина, сказал я, и потом, самая распространенная модель, не коллекционное авто. Она покачала головой. Нет, нет, не в этом дело. Мне вспомнилась Натали, она тоже иногда рыдала, когда ждала Леона. Держала двумя руками уже большой живот, смотрела на меня и плакала, и у меня не было слов для этого, для нашей беды. Это мой муж, проговорила она. Он ушел. Ему невыносима мысль о ребенке. Он не хотел его. Я хотела. Я поставил чашку с кофе на блюдце. И вы порвали все фотографии, где вы сняты вдвоем, и сожгли машину, которую он вам подарил, и думаете, что ваша жизнь кончена? Она кивала. Слезы душили ее, мешая говорить. Я вспомнил тот день, когда Натали вернулась из клиники и сказала все кончено, его не будет, ребенка не будет. Я чуть было не перебил все в нашем доме, но разбилось что-то во мне, утопии, спокойствие. В ту ночь я спал с Жозефиной, я обнимал ее, и теплое, ровное ее дыхание, отдающее кисловатым запахом сквашенного молока, убаюкивало меня. В ту ночь мне хотелось вернуться туда, в мир детства, где иллюзии еще не ранят, а кровь – еще только цвет, еще не боль. В ту ночь Натали тоже ушла, она ночевала не дома, далеко от нас. Наверно, она ушла искать слова для всего этого, лживые слова, постыдно приемлемые.