Валерий Алексеев: Повести: Открытый урок, Рог изобилия

А возле трюмо, в дамской зоне, вполголоса разговаривали и пересмеивались «роковая подруга» Маринка и «близкая подруга» Тамарка: обе они, по разным, конечно, причинам, мое появление игнорировали. Маринка — потому, что считала меня «тупиковой личностью», Тамарка — из солидарности с моей женой.

Верхний свет в комнате был погашен, горели только зональные бра и светильники.

— Видишь ли, Лена, — сказал я, перебросив плащ через ближайшую ширму, — видишь ли, Лена, я уже далеко не в том возрасте, когда прячутся по подъездам. Кроме того, от вас мне нечего скрывать.

— Бедная Лариска, — со вздохом произнесла «та еще подруга» и, подойдя к моей жене, обняла ее за плечи. Мы с Лариской переглянулись, и, убедившись, что никакого напряжения нет, я обеспечил себя вином, бутербродом трапециевидной формы и со всем этим направился в мужскую зону.

Анатолий работал на телевидении, вел какой-то там конкурс или викторину типа «Эй, ухнем» и, я думаю, тайно гордился тем, что его в лицо знают добрые пятьдесят миллионов человек. Это не мешало ему, однако, издеваться над своими, как он выражался, «клиентами», над их стремлением при каждом удобном случае «сунуться в камеру» и помахать рукой мамочке, папочке, любимой девушке, просто всем людям доброй воли.

Любимой темой Анатолия были «ляпы», якобы возникающие на каждой передаче: один клиент, возомнив, махнул рукой на отрепетированный сценарий, пошел в импровизацию, и треть передачи превратилась в «студень», другой сбрил усы, которые были на нем неделю назад, когда записывалась первая половина программы, и это обнаружилось после окончательного монтажа… Или еще так: на глазах миллионов клиент переходит из одной комнаты в другую и появляется там в совершенно ином костюме и со ссадиной на щеке, да еще отчетливо прихрамывает. Не объяснишь же всем и каждому, что за секунду экранного времени произошло ЧП: товарищ зацепился за провод, упал, опрокинул декорацию, порвал штаны, съездил домой, переоделся и вернулся в полной уверенности, что готов для продолжения передачи.

Я убежден был, что Анатолий нахально врет: ничего подобного там у него на ТВ не случалось, а случались другие, значительно более забавные вещи, но оценить их прелесть мог только тот, кому не надо ничего объяснять. Ложь с объяснениями невыносима, Анатолий мог этого и не понимать, но чутьем улавливал, и потому рассказывал лишь такие байки, которых от него ждали.

Но сегодня Анатолию не выпало возможности блеснуть своим профессиональным цинизмом: Вика упрямо тащила его в дебри социологического диспута, и к моменту моего появления Анатолий уже изрядно притомился.

— Слушай, — сказал он мне жалобно, — чего от меня хочет эта женщина? Зачем вы ее на меня натравили? Она требует, чтобы я ушел с телевидения…

— …которое ты так презираешь, — осуждающе добавила Вика.

— Ну презираю, и что? В конце концов, каждый хочет хоть раз в жизни выйти на голубой экран. Это общественная потребность, и я на нее работаю.

— Во-первых, далеко не каждый, — сухо сказала Вика. — Я, например…

— Ох, Вика, врешь, — перебил ее я. — Кстати, Анатолий, тебе не нужна напарница, которая великолепно владеет собой?

Все засмеялись.

— Вы грубое неумное мужичье, — сказала нам «просто хорошая девка» и с независимым видом покинула мужскую половину.

— Ну как там твой электронный спрут? — спросил меня Ленкин муж, который по вполне естественным причинам меня недолюбливал. — Далеко протянул свои щупальца?

— Во всяком случае, переводчики скоро начнут вымирать, — ответил я, помня о том, что этот человек монополизировал перевод Сименона. Язык он, конечно, знал в совершенстве, этого у него нельзя было отнять. — Особенно те, которые поставляют нам зарубежные детективы.

— Это еще почему?

— Да потому, что словарь детективов достаточно ограничен, и машина переводит их прямо с листа, без какой-либо предварительной обработки. Вообще на детективах мы обкатываем машинную логику.

— Да, приятель, — насмешливо сказал Анатолий, — плохи твои дела.

— Не беда, перебьемся, — проговорил со значением Ленкин муж, пристально глядя мне в лицо. — Лучше уметь, чем иметь.

Я не ответил на этот, неуклюжий выпад. Я молча поднял свой фужер, отхлебнул из него и начал заедать вино бутербродом. Чувствовал я себя, надо сказать, прескверно. Все лицо у меня горело, глаза слезились, как будто я полдня простоял на пыльном ветру. И не то что пить и есть, мне дышать не хотелось, честное слово.