Арчибальд Кронин - Северный свет

— Вы получили мои письма?

Голос его звучал хрипло и глухо. Казалось, Смит с трудом выдавливает из себя слова.

— И первое, и второе, — ответил Генри и затем, желая во что бы то ни стало скрыть волнение, добавил: — Садитесь, пожалуйста.

Они сели, словно три автомата, — незнакомец с пугающим безразличием, Най с обычной развязностью. Последний смерил взглядом Фенвика, который придвинул им стулья.

— А он нам нужен?

Пейдж сказал Фенвику, что он может идти.

— Вы еще будете мне благодарны за эту предосторожность, — заметил Най. Он зажег сигарету, а потом уже вежливо осведомился: — Разрешите?

Наступило короткое молчание. Затем Смит откашлялся. Его лицо, обычно розоватое, как свиное сало, было совсем бледным и лоснилось от испарины. Эта бледность особенно подчеркивалась сизым небритым подбородком и припухлостью под глазами. Казалось, ему было очень не по себе. Потемневший от пота воротничок, развязавшийся галстук — все указывало на лихорадочное возбуждение. Генри никогда прежде не видел его в подобном состоянии.

— Мистер Пейдж, — начал Смит запинаясь и в то же время так, словно заучил свою речь наизусть, — я не испытываю никакой вражды к вам лично. Я уважаю вас и не хотел бы причинять вам горе. Я даже надеюсь, что вы относитесь ко мне так же. Но, с другой стороны, бывают обстоятельства, вынуждающие человека в моем положении решиться на некоторые шаги ради собственных интересов. Мистер Пейдж, мне тяжело говорить об этом… но в нашем распоряжении имеются данные, которые мы считаем себя обязанными довести до вашего сведения.

— Судя по вашим письмам, речь идет о моей невестке.

— Вот именно, — проронил Най, стряхивая пепел с сигареты.

— В таком случае, хотя вам, вероятно, это покажется излишней щепетильностью, я предпочел бы, чтобы вы изложили свои сведения в ее присутствии.

— Погодите, мистер Пейдж. Прежде выслушайте нас. Мы не хотим причинять лишние страдания женщине.

— А, бросьте, Смит! — прервал его Най. — Ради бога, переходите к делу.

— Ну что же, — сказал Генри. — Я выслушаю вас. Но я надеюсь, что вам известен закон о клевете.

— Мистер Пейдж, мне очень неприятно говорить…

— Вот что, — вмешался Най, — дайте-ка я скажу. — Он погасил сигарету и уставился на Пейджа холодными выпуклыми глазами. — Вы издаете чистенькую высоконравственную газетку. Вам подавай нравственную прессу, нравственное общество и все прочее тоже нравственное. Вы весь такой лилейно-непорочный, что небось и не знаете слова «аборт».

— Оно… оно мне известно, — растерянно пробормотал Пейдж.

— И то хорошо, — ухмыльнулся Най. — Это облегчает дело. Так, может, вы знаете также, что, когда у незамужней девицы случается неприятность, а ей хочется сохранить свою репутацию, она отправляется с черного хода к какой-нибудь старой ведьме, которая и освобождает ее от неприятного бремени. К несчастью, существует коварный закончик, называющийся «Законом о преступлении против личности от 1861 года», который гласит, что женщина, противозаконно разрешившая устроить себе выкидыш с помощью любого инструмента или каких-либо иных средств, совершает тем самым уголовное преступление и подлежит ссылке на каторжные работы пожизненно или на срок не менее трех лет или же тюремному заключению на срок не более двух лет… печально, не так ли?

— Хватит, — сипло сказал Смит. — Мистер Пейдж, мне очень больно говорить вам об этом. Три года назад, в августе, ваша невестка, тогда еще Кора Бейтс, была на основании этого закона приговорена к тюремному заключению.

Генри в полной растерянности глядел на него. Он словно окаменел. Окружающий мир исчез, и перед глазами маячило только расплывающееся, как в тумане, лицо Смита.

— Нет… не верю… нет.

— Это правда. И у нас есть доказательства.

— Нет, — механически повторил Генри. — Нет, это неправда.

— Хватит, — сказал Най и кивнул на пришедшего с ними незнакомца. — Хейнз занимался этим делом. Проследил его с начала и до конца. Так ведь, Джек?

— К несчастью, сэр, это так. — Хейнз глядел на Пейджа виноватыми глазами или, во всяком случае, с притворным сожалением. — Я присутствовал на судебном разбирательстве. И должен сказать, судья проявил большую снисходительность — принял во внимание смягчающие обстоятельства. Приговор был самый легкий.

— Приговор? — Генри произнес это слово с трудом, судорожно сжимая ручки кресла.

— Шесть месяцев тюрьмы.

Сердце Генри на несколько бесконечно долгих мгновений перестало биться. Он ожидал какого-нибудь обвинения, связанного с ее прошлым: они могли выкопать и раздуть подробности забытой глупой интрижки — с этим Хейнзом, например, — или что-то связанное с бедностью и невзгодами ее юности; все что угодно, но только не это. То, что он услышал, неизмеримо превосходило самые худшие его предположения. Внезапно все в нем возмутилось… он не хочет верить им — и не верит.