Арчибальд Кронин - Северный свет

Время от времени в «Северный свет» приходило какое-нибудь оскорбительное, непристойное или даже содержащее угрозы письмо, как правило, анонимное. Но это не было анонимным, под ним стояла подпись Гарольда Смита, и все же Генри трудно было поверить, что этот человек мог на прощание так глупо и больно уколоть его.

Выбросив эту гадость, не заслуживающую даже презрения, из головы, Пейдж сел за работу: он хотел дать в следующем номере экономический обзор предполагаемого европейского соглашения, которое в свете недавних переговоров в Париже казалось весьма многообещающим. Но он никак не мог сосредоточиться — мысли все время возвращались к странному письму. И чем больше он о нем думал, тем более оно становилось непонятным. В кабинете, кроме него, никого не было. Чуть ли не против воли он нагнулся, достал из корзины для бумаг разорванные клочки и не без груда сложил их. Теперь этот листок, составленный из кусочков, выглядел даже как-то зловеще.

«Дорогой мистер Пейдж!

Нам стало известно одно чрезвычайно важное обстоятельство, которое может весьма повредить Вам. В Ваших же интересах советую Вам как можно скорее встретиться со мной и моим коллегой, чтобы мы могли рассказать Вам об этом. Дело важное и не терпит отлагательства.

Поверьте в мое искреннее к Вам уважение, чрезвычайно преданный Вам

Генри тяжело вздохнул. На что это они намекают? Неясность выражений, указывавшая на то, что письмо тщательно продумано, сама по себе порождала неуверенность и тревогу. У Генри было такое ощущение, будто он получил пощечину. Почему они написали «не терпит отлагательства», словно намекая на возможность каких-то неприятных разоблачений? И не таится ли в этих двух словах «советую Вам» скрытая угроза? Но нет, нельзя распускаться и давать волю воображению. Он знал, что Смит и его коллега должны со дня на день уехать из Хедлстона. Письмо являлось как бы заключительным ударом и, подобно последнему укусу раздавленной осы, было насыщено ядом. Пейдж твердо решил не обращать на него внимания, скомкал кусочки и снова выбросил их в корзину.

Целый час он усердно трудился. Затем к нему зашел попрощаться Малкольм Мейтлэнд. Он уезжал на два дня в Ноттингем на осеннюю конскую ярмарку, рассчитывая купить там хорошую верховую лошадь.

— Я уже давно приглядываюсь к одной недурной лошадке, — признался он Генри. — Чудесная кобыла от Спитфайера, прямо из «Тысячи и одной ночи». Настоящая красавица.

С тех пор как «Свет» одержал победу над своими противниками, Мейтлэнд был в исключительно хорошем настроении и сейчас добавил с легким смешком:

— Теперь, когда мы снова стали кредитоспособными, я решил позволить себе такую роскошь.

В последнее время Генри необычайно привязался к Мейтлэнду. Весь этот год он опирался на его знания, опыт, на те сведения, какие ему удавалось собрать, а также в немалой степени на его честный и смелый характер. Нередко Пейдж советовался с ним и по частным вопросам, и сейчас, поскольку мысль о письме все еще бродила где-то в глубине его сознания, ему захотелось поговорить об этом с Малкольмом. Однако Мейтлэнд на этот раз был всецело занят своими делами и спешил уехать. У Генри не хватило духу задерживать своего помощника, и он решил отпустить его.

— Желаю весело провести время, Малкольм. — Он протянул ему руку и с чувством добавил: — Вы знаете, как мне будет вас недоставать.

Сентиментальность Пейджа смущала Мейтлэнда — в этом и заключалась разница между ними: он просто не мог выказывать свое уважение шефу, сноль бы глубоко оно ни было, как не мог бы, скажем, поцеловать собственный локоть.

— Я скоро вернусь, — сухо сказал он, поджимая губы. И тут же улыбка осветила его некрасивое лицо. — Только смотрите, чтобы прессы работали, пока меня не будет.

К четырем часам статья была окончена, и Хедли — толстяк с вечно смущенной улыбкой, всегда все делавший на бегу, — влетел в кабинет Генри с фотографиями, которые должны были ее иллюстрировать: тут были любопытные снимки новых домов на континенте, аэропортов, мостов и современных заводов. Когда он ушел, Генри только собрался было позвонить мисс Моффат, как вдруг услышал тихий стук в дверь.

— Войдите, — сказал он.

Подняв глаза, он с удивлением увидел Кору.

— Я вам помешала?

На ней было новое коричневое платье, которое он прежде не видел, и нитка жемчуга, подаренная им на рождество два года назад. Никогда еще она не казалась ему такой красивой — особенно хороши были огромные горящие глаза. Словно извиняясь за свое вторжение, она поспешно продолжала: