Арчибальд Кронин - Северный свет

Поэтому-то Генри и было не так уж трудно завести речь о том, что занимало его мысли, и после нескольких общих замечаний он прямо приступил к делу:

— Фрэнк, я пришел к вам по поводу займа.

— Да? — заметил Холден. — А я-то думал, что вы зашли поболтать.

Последовала короткая пауза, затем, поскольку Пейдж продолжал молчать, управляющий улыбнулся, как бы желая смягчить то, что собирался сказать:

— Видите ли, мистер Пейдж, последнее время вы довольно основательно прибегали к нашей помощи. В понедельник я случайно заглянул в ваш счет. Он… словом, я думаю, вам самому известно, насколько вы превысили свой кредит.

— Конечно, — кивнул Генри. — Я немножко перехватил. Но ведь у вас есть в качестве гарантии мой военный заем.

— М-да, военный заем. — Холден, казалось, что-то обдумывал. — Сколько вы тогда за него платили… примерно по сто четыре за сто, да?

— Кажется, так.

— А сейчас стофунтовая облигация и шестидесяти пяти не стоит… красная цена ей — шестьдесят три с половиной. И, по-видимому, она упадет еще ниже. Почему вы не продали их, когда я советовал?

— Да потому, что, как всякий сознательный гражданин, я считал своим долгом держать их.

Холден как-то странно посмотрел на Пейджа.

— В наше время сознательные граждане заботятся прежде всего о себе. Неужели вы не понимаете, что инфляция, которой мы не сумели положить конец, разоряет держателей таких правительственных бумаг? Нечего сказать, надежные ценности… Вот таким-то образом доверчивые патриоты, вроде вас, и разоряются.

Генри хотел было возразить, но Холден продолжал:

— Словом, вы потеряли свыше тридцати девяти тысяч фунтов вашего капитала, и если я что-нибудь понимаю в такого рода делах, то потеряете еще. При таком положении вещей через семь или восемь недель вы лишитесь вашего обеспечения.

— Я это прекрасно учитываю, — сказал Генри. — Потому-то я и пришел договориться о займе.

— А подо что?

— Ну, естественно, под «Северный свет»… под здание, типографию и доброе имя фирмы.

Холден взял линейку из слоновой кости, лежавшую на блокноте, и, с явным интересом рассматривая ее, принялся вертеть в руках. Молчание царило довольно долго, затем, не глядя на Генри, он сказал:

— Извините меня, мистер Пейдж. Видит бог, я хотел бы помочь зам. Но никак не могу.

Генри был потрясен. Мысль, что он может получить отказ, ни на минуту не приходила ему в голову.

— Но почему же? — еле слышно пробормотал он. — Вы знаете меня… знаете «Северный свет»… наше имя… У нас есть капитал. И уже столько лет у нас счет в вашем банке…

— Знаю, все знаю… и, поверьте, мне трудно отказывать вам. Но деньги нынче в большой цене. Мы столько роздали в кредит, что, по сути дела, не имеем права больше никого авансировать. Правительство не хочет, чтобы мы давали ссуды.

— Но ведь дело это не общегосударственное, а, можно даже сказать, личное, — возразил Генри. — Давайте хотя бы подумаем, нельзя ли что-нибудь предпринять.

— Это ни к чему не приведет. — Он с извиняющимся видом поглядел на Генри. — Я не имею права давать обязательства от имени банка. Вам придется поговорить с нашими директорами. — Он помолчал и снова внимательно осмотрел линейку. — Почему бы вам не пойти к председателю нашего совета директоров?

— Уэзерби?

— Да. Вы же хорошо с ним знакомы. Он сейчас должен быть на фабрике. Хотите, я позвоню ему и скажу, что вы придете?

Генри молчал. У него было неприятное ощущение, что Холден старается вежливо отделаться от него. Он медленно поднялся, размышляя: «Уэзерби… Пожалуй, это последний человек, с которым я хотел бы говорить о своей беде. Но другого выхода нет — мне нужен заем, и я должен получить его».

— Хорошо, — сказал он. — Я буду вам весьма обязан, если вы позвоните ему.

Через двадцать минут он уже подходил к конторе Уэзерби, помещавшейся в многоэтажном административном здании, недавно выросшем на пустыре рядом с фабрикой. Этот участок, издавна известный в Хедлстоне под названием Коуп, был приобретен фабрикантом обуви благодаря одной ловкой махинации и теперь, когда от площади Виктории ответвилось несколько улиц, многократно возрос в цене. Войдя в кабинет Уэзерби, Генри увидел, что тот стоит у большого зеркального окна, выходящего на Виктория-стрит, и, посмеиваясь и покашливая, курит сигару.

— Подите-ка сюда, Пейдж, взгляните, что творится.

По площади, остановив движение, медленно тянулась длинная вереница женщин, кативших перед собой самые разнообразные детские коляски и повозочки, в каких только мог уместиться ребенок. Во главе процессии ехал грузовик с установленными на нем репродукторами, которые орали на всю улицу, а по бортам его красовались плакаты: