Валентин Сафонов - Ленивое лето

— Ну зачем мне, Мишка, — сказал я с возмущением, — твои наклейки от спичечных коробков? Даже двести штук не надо. И зачем мне, Люська, твоя кукла-голяшка? Что я — девчонка, что ли? Вот что…

Я на секунду поднял глаза к небу. Оно было громадным и синим, без единого облачка. Чтобы такое придумать?

— Вот что, — придумал я, — землю есть станете? По пригоршне съедите — ваш автомат. Станете?

— Станем, — храбро сказал Мишка, подобрал щепочку с травы и принялся ковырять землю.

— Станем, — неуверенно подтвердила Люська, пряча от меня взгляд. Зрачки у нее посветлели.

Мишка усердно ковырял спекшуюся знойную землю, а Люська терпеливо ждала, пока им по пригоршне наберется.

— Однако ты, братец, преизрядная скотина, — услышал я над собой громкий голос. Пророкотал он вроде с самого синего неба.

Вздрогнув, я вскочил, обернулся, автомат соскользнул на траву. Передо мной стоял огромный чужой дядька. Ростом он был с Кольку и такой толстый, что в его белый полотняный костюм можно было, наверно, впихнуть сразу пять Колек и меня впридачу. На кудрявых дядькиных волосах чудом держалась белая кепка с пластмассовым козырьком. Дядьке было жарко: зажав в правой руке огромный носовой платок, он обмахивался им, вытирал могучую шею. А из левой его руки падала на землю и терялась в траве тонкая серебряная цепочка.

— Подлость обижать детей, издеваться над животными, — сердито сказал дядька.

Наверно, я покраснел, не знаю, но язык у меня прилип к небу — это уж точно.

— Я не издеваюсь, я их волю воспитываю, — через силу сказал я, — Не хотят, как хотят. Пусть берут за так… Берите автомат, агрессоры, не надо есть землю, — разрешил я Мишке с Люськой и пнул игрушку. Бывшая моя пластмассовая собственность задребезжала тоненько и ударилась о колодезный сруб.

Близнецы взвизгнули и, подхватив автомат, улепетнули в заросли ивы. Вскоре там загремели очереди — длинные и короткие.

— Добро следует творить безвозмездно, друг мой, — укорительно прогудел толстяк. — Да, так вот. Между прочим, мне здесь все внове, я здесь пока чужой. Мечтаю обрести тихую пристань, сиречь обитель, жилье, квартиру, наконец. На месяц, на два, на три. Есть нужда в просторной комнате с просторными окнами и видом на реку и лес. И чтобы никого лишнего, ни единой души. Ты, безусловно, здешний абориген и знаешь каждую хату…

Я собрался с мыслями.

— Знаю такую хату. Вам у Сычихи подойдет: изба огромная, хоть в футбол гоняй, а Сычиха одинокая. Пойдемте, провожу.

— Пилигрим, — по-чудному сказал толстяк и поддернул к себе цепочку. И тотчас на другом конце ее, как из-под земли выскочила крохотная кудрявая собачонка с челкой на низком лбу.

— Мой друг и единомышленник Пилигрим, сиречь Странник, — кивнул на собачонку толстяк. — В этом прозвище вся его биография. И моя тоже… Ну что ж, промедление смерти подобно, говаривали великие. Веди нас, юный друг.

— Айда за мной!

И мы двинули вдоль деревни, мимо всех ее восьми домов. Я впереди, а за мной толстяк с Пилигримом-Странником на поводке.

— У Сычихи домина — первый на деревне, а живет одна, — объяснил я, чтобы не молчать. — Да она, Сычиха-то, дома вовсе и не бывает: все на вокзале торчит — спекулирует.

— А как сию почтенную особу в миру именуют? Имя-отчество ее каковы?

— Ее-то?..

Вот уж сроду не слыхал, чтобы Сычиху по имени-отчеству звали. Оглянулся я на толстяка, чтобы сообщить ему об этом, да так и замер на месте, раскрыв рот шире, чем Мишка с Люськой раскрывали, когда увидели автомат.

Было отчего! Вслед за Пилигримом, который важно перебирал короткими и толстыми лапками, на отдалении, правда, тащилась целая свора наших деревенских собак. И мой Грозный был тут, и Колькин Мухтар, и Разбой, и Шарик, и Рыжий, и Полкан, и Куцый — все семь штук. Только Пирата не было, но Сычиха никогда не спускала своего злющего кобеля с цепи — ни днем, ни ночью.

Все они — и Разбой, и Мухтар, и Рыжий, и Куцый, и Полкан, и мой Грозный — с таким брезгливым удивлением смотрели на Пилигрима, потеха просто. Могу ручаться, ни одна из наших дворняг не подозревала раньше, что в их собачьем племени могут водиться такие уродцы.

Толстяк тоже обернулся, присвистнул:

— Э-э, какой королевский эскорт, Пилигрим. Не съедят они нас?

— Ну уж… — успокоил я. — Они ученые, днем никого не трогают. Вот ночью не попадайся — загрызут.

Мы подошли к дому под красной черепицей и постучали в калитку. Ждали долго. Я уже думал, что Сычихи дома нет, опять на вокзал учапала, когда она внезапно вынырнула на улицу, прижалась спиной к калитке. Черный платок закрывал ее лоб по самые глаза. Сычиха угрюмо посмотрела на меня, на толстяка, неодобрительным взглядом смерила Пилигрима. Перевела глаза на свору деревенских собак, которые полукругом расселись на той стороне дороги, печальные и задумчивые, откровенно стыдясь своего родства с этим толстолапым чертиком на серебряной цепочке.