Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

Фууюаньки радостно кивают — поняли.

Пока лаоваям готовят еду, мы знакомимся. Одна тетка, действительно, новозеландка. Двое других — семейная парочка из Америки.

Туристы. Были сегодня в центре, теперь вот изучают город. Что их занесло в мои края, не понятно. Ищут чайный рынок. Я пожимаю плечами. Чай — не мой напиток.

Предлагаю выпить за знакомство. Тетки благодарят и отказываются. Мужик делает страдальческое лицо и похлопывает себя по карману рубашки:

— Сердце. Эта жара меня убьет. Только вечером, и то, если будет прохладно.

Ха, думаю я. Сердце…

Тетки спрашивают меня, откуда я.

— О! — восклицает новозеландка. — У нас много людей из вашей страны.

— У вас великая культура! — любезно улыбается мне американка.

— Уадка! — радостно вскрикивает мужик и подмигивает в сторону пустого флакончика.

Я учу его правильно говорить слово «водка».

Троица приехала в Китай на неделю: три дня в Пекине, два в Шанхае, потом в Макао и домой.

Восхищаются Поднебесной. Мой стаж проживания тут их впечатляет, просят рассказать что-нибудь о культуре и местных традициях.

— Я свои-то, русские, и то плохо знаю, а уж китайцев… Жизни не хватит, чтоб узнать, — машу рукой.

— Как же так?! — удивляются. — Ведь это безумно интересно!

Выходят повара и выносят на огромном блюде лобстера. Ставят в центре стола. Лобстер разрублен пополам, но — живой: медленно и печально шевелит усами.

Через минут пять его унесут обратно на кухню, и приготовят.

— Он живой! — таращит глаза американка. — Омайгад! Он живой!

— Конечно, живой. В этом-то весь шик.

Я дотягиваюсь палочкой до одной из суставчатых ножек страдальца, та вздрагивает.

— О нет! Не надо, пожалуйста! — кричит вдруг новозеландка и принимается в голос рыдать.

Американка, содрогаясь, хватает салфетку, наклоняется под стол.

У поваров-китайцев — растерянные лица. Жаль их, ребята ведь постарались от души, да и блюдо не из дешевых.

Со всех столиков глядят в оживлении.

— Добро пожаловать в Китай! — говорю проблевавшейся американке. — Добро пожаловать в настоящую жизнь!

Троица, не дожидаясь рыбы, поспешно расплачивается. Я хочу посоветовать им напоследок — сфотографировать блюдо с лобстером, но передумываю: все-таки они неплохие люди, хотя и лаоваи.

Туристы прощаются со мной и уходят. Новозеландка продолжает рыдать и на улице. Трясет головой, словно контуженая.

Настоящая жизнь, ребятки, не похожа на рекламные проспекты.

Хотя что я могу знать о настоящей жизни?..

Бывшая жена была права — еще тогда, на Каширке.

Я не знаю жизни, не знаю людей. Не знаю себя.

Просто плыву по реке событий, отравляя все вокруг алкогольным выхлопом. Были периоды, когда я пробовал что-то писать, занимался спортом, увлекался кино.

А теперь я перестал даже читать.

Иногда я пытаюсь трепыхаться, совершаю поступки, что кажутся мне осмысленными, но это лишь осложняет мой дрейф.

Хочу понять: что я делаю не так, почему не могу жить в любимых городах, почему не могу остаться с любимыми людьми. Взять ту же Инну — ведь трижды пытался склеить разбитое, начать заново. В разных городах и в разное время, непонятно на что надеясь — на магическое «бог троицу любит» или на перемену среды.

Но бога нет, это я знаю точно, а среда изменится легко — надо лишь выпить еще.

Дринк, дринк, дринк.

Дэнс, дэнс, дэнс…

Первое письмо я получил зимой. Адрес незнакомый, подпись — «Пэри». Так звали собаку одного очень знакомого человека — не персидская же муза решила меня осчастливить…

Совсем короткое письмо.

«Привет!

Не знаю, может, и не нужно было тебе писать, но вот — написала. Не понимаю, что на меня нашло — взяла и набрала твое имя в Яндексе. Была приятно удивлена. Ты все же не бросил литературу. Когда станешь известным, буду гордиться знакомством.

Угадай, кто тебе пишет».

И угадывать нечего.

В конце письма, после смайликов, приписка:

«Наверное, нужно сильно пережить что-то, чтобы написать такое» — и ссылка на один из моих рассказов.

Альтернативное настоящее: люди разводятся, а их детей, с целью спасти от душевных травм, умерщвляют в специальной комнате — здесь же, на месте, прямо в загсе. Без проволочек и судов. Процедура называется «форсированным завершением жизненного цикла», после чего родителям выдают чистые паспорта — гуляйте, свободны.

Кажется, за этот рассказ я и получил рецензию в стиле «автор и Чикатило — одно лицо». Хотя, может, и за другой. Неважно, потому как в корне неверно. Чикатило был тихим, неприметным снабженцем, добрым семьянином, на хорошем счету у соседей и на работе. У меня так никогда не получалось.