Светлана Замлелова - Иуда

На низких диванах расселись полукружием члены синедриона в чёрных тогах и белых таллифах, в центре же сел Каиафа. Пришли два сонных писца с пергаментами и сели внутрь полукружия, одесную — писец защиты, ошуюю — обвинения.

Привели Его и поставили перед синедрионом. Тогда поднялся Каиафа и сказал:

— Не будьте несведущи, что погубляющий одну душу из среды Израиля, признаётся погубляющим весь мир; спасающим душу — спасающим весь мир. Кровь ложно обвиняемого до конца века вменится лжесвидетелю, но и на того, кто утаивает, ложится бремя ответственности. Посему приидите и покажите, что вы истинно знаете о Человеке сем…

И вот, пришли люди и стали по одному свидетельствовать. Кто-то сказал:

— Человек этот ворожбою исцелял болезни…

Другой же сказал:

— Он предлагал нам есть плоть свою…

Третий сказал:

— Он призывал не платить подать кесарю…

Я же недоумевал, что такое говорят они? Потому что были это пустые слова. И не было двух свидетелей, повторивших одно свидетельство, как требовал Закон наш. Но вот вышел один старик и сказал:

— Он говорил: разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его…

Я же дивился, потому что не слышал от Него таких слов.

Привели следом Елеазара — дрессировщика голубей с Дамасской улицы в Нижнем городе — и подтвердил он:

— Слышал я, как три года назад в храме на празднике Пасхи, Человек сей говорил: «Разрушу храм сей рукотворенный и через три дня воздвигну другой нерукотворенный».

И многие тогда вскочили и стали кричать:

— Что ещё нам нужно? Вот хула на святое место и Закон!..

Но дал им знак Каиафа, и успокоились, и расселись по своим местам. И стали тогда испытывать свидетелей, что свидетельствуют об одном.

Снова сказал старик: «Разрушьте храм сей…» Елеазар же сказал: «Разрушу храм сей…»

Стали совещаться и совещались долго. Хмурили брови, качали головами и признали, наконец, что свидетельство недостаточно, потому что было у свидетелей разногласие.

Все замолчали и не знали, в чём обвинить Его. Тогда вышел вперёд Каиафа и, пройдясь перед Ним, остановился вдруг и спросил:

— Что же Ты ничего не отвечаешь? Что они против тебя свидетельствуют?

Он же молчал.

Каиафа возгласил:

— Всем свидетелям удалиться из зала! Притворить плотно двери и не пускать никого!

И вот отступила толпа, многие спустились на двор. И стали ждать, чем закончится суд.

Распахнулись двери, и вышел Каиафа. И вид его был как бы в лихорадке: глаза блестели как дорогие камни, и щёки пламенели. И тога его была разорвана от ворота до пояса. Был же у иудеев обычай рвать на себе одежду, когда слышали они хулу на Бога Израилева. За хулу же побивали виновного камнями. И понял я: вырвали у Него хулу и постановили предать Его смерти.

И увели Его связанным. Я же остался стоять, потому что вдруг точно бес оставил меня, и горячка отошла прочь — увидел я дела свои, и страх объял меня. И понял я, что не могу больше быть ни с Ним, ни с иудеями.

Вернулся в разорванной тоге Каиафа, который выходил куда-то. И я прошёл за ним в покои, где дожидались его другие члены синедриона. Он же, завидев меня, удивился и говорил так:

— Чего же ты ждёшь? Ступай в дом свой есть опресноки и агнца с горькими травами…

Я же, разглядывая, как чёрный блестящий волос курчавится на груди его, спросил:

— Разве Закон наш дозволяет брать под стражу без жалобы свидетелей?

— Разве это твоё дело думать о Законе? Разве ты книжник?.. Или, может быть, первосвященник?.. Ам-хаарец!..

И, переглянувшись с первосвященниками, стали смеяться.

— Ступай себе!..

Махнул лениво рукой Каиафа, и в рубин на его пальце упал луч от светильника. И кровавая змейка, вспыхнув где-то внутри камня, на мгновение рассекла его ломаной диагональю. Но исчезла, и камень потух, и снова сделался чёрным.

— Вы привели в свидетели Елеазара, когда все знают, что он дрессирует голубей…

Думал я, что он велит выгнать меня, но он повернулся и слушал меня со вниманием.

— Разве могли вы собирать синедрион ночью?

Тогда усмехнулся Каиафа:

— Не Он ли учил: не человек для субботы?..

Я же сказал:

— Разве и ты ученик Его?

Послышались слова возмущения от первосвященников и старейшин, и ликтор, бывший рядом, шагнул в мою сторону. Но Каиафа, сделав ему жест оставаться на месте, сказал:

— Так ли уж важен Закон, когда весь народ может погибнуть?

Воскликнул я:

— О народе ли иудейском печёшься ты, первосвященник? А может, просто боишься потерять, что имеешь?..