Ольга Николаева - Кот

— А скажите, зачем вы, такой сильный и могущественный, превращаетесь в маленькую слабую мышь?

Я тут же прикусил язык — всё-таки, фамильярность по отношению к мало того, что аристократу, так ещё и к Людоеду, — но было поздно. Впрочем, он, кажется, не обиделся, даже чуть улыбнулся в ответ.

— А ты когда-нибудь любил девушку, чей отец скорее удавится, чем согласится видеть тебя своим зятем?

Я растерянно помотал головой.

— Вот когда такое с тобой случится, ты готов будешь превратиться хоть в мышь, хоть в таракана, лишь бы иметь возможность видеться с ней. — У него вырвался вздох. — Король очень хорошо сторожит свою дочь.

— Но почему? — вырвалось у меня и я тут же снова пожалел о своей смелости, такая кривая и хищная усмешка появилась на лице моего собеседника.

— Ну, скажем так — род Людоедов когда-то сильно насолил королевской фамилии.

Насолил, — подумал я. Может, ещё и поперчил? Людоеды, всё-таки. Ладно, хоть таких предположений у меня хватило ума не высказывать вслух.

Солнце отметило мутным перламутром то место в облаках, где собиралось взойти. Мы с Людоедом проговорили почти всю ночь, и я несколько раз ловил себя на том, что перестаю воспринимать особенности этого мира как странности. Ну Людоед, и что? Да ничего. Нормальный мужик оказался. Только бы получилось у него сдержать обещание и спасти настоящего сына мельника. Нет, я не сомневался в его словах — было в нём что-то, внушавшее уверенность. Не доброта (хоть он, понятное дело, не злой сказочный персонаж), и даже не честность, вернее, не та честность, которой нас учили в детстве, типа «обманывать нехорошо, потому что порядочные люди так не поступают», а, скорее, самоуважение, сквозившее во всём — в манере говорить, во взгляде, даже в осанке. И, опять же, не то самоуважение, к которому привыкли в нашем мире: «я уважаю себя, потому что я многого в жизни достиг», а просто — я себя уважаю. И всё, точка. Наверное, это называется аристократизмом. Ну да, он же аристократ, дворянин и всё такое… эх! Отчего-то мне стало тоскливо. Вот если бы не родители, хрен бы я стремился вернуться обратно, не так уж здесь и плохо. Но — родители… Пусть лучше Сын Мельника окажется не безнадёжен, чтобы Людоед смог вернуть его к жизни.

Я ещё раз взглянул на розоватый горизонт, вытащил сонного Барса из-за пазухи и поставил на тропинку. Присел, погладил шёлковую шёрстку между ушками.

— Поможешь?

Барс поднял на меня взгляд. Пристальный, мудрый. Мне стало ещё тоскливее.

— Помоги, Барс, пожалуйста. Только сам не исчезай больше, ладно?

Ещё несколько мгновений кот смотрел мне в глаза, потом повернулся и легко побежал вдоль тропинки в противоположную от леса сторону.

Удивительно, как долго кошки могут не уставать! Я уже в который раз задавался вопросом, насколько их организм совершеннее человеческого. Всегда ведь считал себя спортивным — горные лыжи, велосипед, отжимаюсь сотню раз, и вообще… только сейчас уже почти выдохся, а Барсу хоть бы что — как бежал полдня по жаре, так и бежит, сигналя мне пушистым хвостом, чтобы не отставал.

Местность вокруг изменилась, вместо полей, лугов и рощиц начались каменистые, поросшие соснами овраги. Чем больше мы шли, тем труднее становилась тропинка, глубже впадины, круче обрывы. Я никогда особо не задумывался, боюсь ли высоты, но теперь, пробираясь между огромными валунами и глядя себе под ноги на уходящий почти отвесно вниз замшелый склон, вдруг отчётливо ощутил, что — да, боюсь. Но Барс, словно издеваясь, вёл меня всё выше по уже едва заметной тропинке. Через некоторое время я уговорил себя не смотреть больше вниз, сосредоточив внимание на лёгкой серой тени, перепрыгивающей с камня на камень. Наконец я совсем выдохся.

— Барс! Ну подожди же ты, давай отдохнём!

Барс, проигнорировав мой крик души, проскочил между двумя огромными каменными зубцами и взлетел на верхушку нависающего над пропастью камня. Я послушно прополз следом и прижался всем телом к относительно пологому валуну, бросив взгляд под ноги, чтобы поудобнее встать, не соскользнув ненароком вниз. И тут я увидел…

На самом дне глубокого оврага между осколками камней и кустиками вереска лежала кажущаяся отсюда игрушечной человеческая фигурка. Я почувствовал, как по всему телу поползли противные мурашки. Сколько я ни всматривался, человек внизу ни разу не пошевелился. От мысли что там, умирая (а, может, уже умерев?), лежит мой двойник, в груди холодным комком сжался тоскливый страх. Что я могу сделать, как помочь (а можно ли ещё помочь?), если сам еле держусь на этих отвесных камнях? О том, чтобы спуститься вниз, речи не идёт. Спуститься под силу лишь Барсу, я же могу туда только упасть, что, видимо, и случилось с беднягой — настоящим сыном мельника. Надо выбираться отсюда. Выбираться и звать на помощь, и чем раньше я это сделаю, тем больше шансов у лежащего на дне парня.